Без дорог

Привычная для техника работа — маршрутная глазомерная съемка — не составляла труда. По компасу бралось направление, на планшете строился ход, в блокноте велась запись шагов и румбов. Счет шагов тройками, как такт в вальде, не мешал технику разговаривать и наблюдать природу. Примитивная съемка, когда она освоена, дело несложное и очень увлекательное. Разнообразие природы сокращает расстояния, и только тогда, когда устанут ноги и нестерпимо захочется есть и спать, ощущается пройденный за день путь.

Когда поднялись на хребтину, потянул ветерок, и в сухом воздухе запахло дымком. Солнце спустилось низко к горизонту, неожиданно закрылось багряной завесой и красным диском повисло над лесом. В далекой затененной долине уже упали вечерние сумерки и начал стелиться туман. Где-то в отдалении, справа, что-то гудело, иногда завывало и громыхало. Иногда шум напоминал гром о грозы и водопада. Все чаще Емельяныч поворачивал голову в ту сторону. Но за косогором и лесом ничего не было видно.

Отряд спустился в рассоху. Под кронами елей было прохладно и сыро. Казалось, еловые лапы еще ниже нависли над зелеными влажными мхами, в которых, неслышно ступая, утопала нога. Зловещая тишина и мрак давили своим спокойствием. Жутко остаться одному в такой тайге!

Потревоженный голосами, а может быть запахом гари, с ночной лежки из замшелой ямы поднялся старый медведь. Он нехотя, лениво поворачивал ожиревшее тело, но, услышав рычание Бусого, урча быстро исчез за косогором. На всякий случай приготовили ружье, но стрелять не пришлось.

— Ну, что же, ребята, пора на ночлег становиться? — спросил Василий и стал деловито осматриваться в полутьме.

— Нет. Хоть и вода близко, но не гоже нам тут оставаться. Люди не удержали огонь. Вон он гудит за хребтиной! Дальше, туда за медведем подаваться надо! Он лучше нас с вами знает, куда спасаться от пожара, — возразил Емельяныч и пошел за косогор.

Бусый повел отряд по медвежьему следу. За косогором след пересекал релку[90] и поднимался на боровику. Не останавливаясь, тяжело дыша и похрапывая, вынесла на бровку под ободряющий окрик Василия тяжелые сумы Рыжуха. На боровине задержались, чтоб отдышаться.

Темная тайга осталась внизу. Тут было теплей и светлей. Стройные, столетние исполины сосны стояли, едва касаясь друг друга ветвями, и, качаясь от легкого ветра, тихонько шептались. Ноги скользили по сухой прошлогодней хвое, дышалось свободно, широко, всей грудью. Красный солнечный диск почти совсем исчез за бледно-розовой густой поволокой, и только в вершинах сосен играл тусклый багрянец вечерней зари.

На хвое медвежьих следов не было видно, но Бусый упорно бежал в одном направлении, нюхая землю. Еле-еле поспевал за ним Емельяныч.

Выбирая между сосен широкие прогалы, Василий тоненьким прутиком подгонял Рыжуху и аукался с Александрычем. Техник вел свою съемку и поэтому отставал… В одном месте медведь разрыл муравейник и, наверное, лакомился муравьями, в другом — перевернул сгнивший трухлявый колодник и исцарапал когтями замшелый пень. Огромный камень, неведомо как и откуда сюда попавший, медведь подрыл с двух сторон и пытался сдвинуть. Но камень точно врос в землю и не поддался мишкиной силе. Медведь, вероятно, был не очень голоден и торопился пройти боровику. За бором в густом молодом осиннике, куда уходил медвежий след, начиналась пологая падь[91]. Идти дальше с лошадью было нельзя. Пришлось обходить осинник и, минуя падь, спускаться прямо в рассоху.

Спотыкаясь о камни и валежник, пошли понизу. Склоны становились все выше и круче. Сбитый со следа Бусый вертелся под ногами, часто лакая меж камней застойную воду, не отзывался на приказания «ищи!» и жался к Рыжухе.

Необычную, жуткую тишину темной тайги, сырость и мрак, летом так любимые глухарями, а зимой соболями и колонками[92], потревожил глухой звон ботала. И от этого глушь еще сильнее давила на сердце, вызывая тревогу. Но и в эту глубокую и глухую рассоху меж устремленных ввысь елей проглядывало синеватое небо с первыми звездами, и сюда доносился шум сосен и сдавленный гул урагана. Он то утихал, то усиливался, то приближался, то уходил куда-то в сторону и совсем замолкал. Наконец на прогалинах появились сухой вейник[93], осока и хвощ. Тут можно было становиться на ночлег и подкормить за ночь Рыжуху.

У большого, обросшего мхом камня Бусый вдруг зарычал и с яростью начал откидывать лапами землю. Рыжуха натянула повод, захрапела, затопталась на месте. Емельяныч взвел курки и стал обходить камень.

За камнем показалась темно-бурая, округлая медвежья спина, затем поднялась морда с маленькими широко расставленными ушами. Старый медведь снова нашел себе удобную безопасную лежку и, теперь сидя рассматривал назойливых гостей. Видно, ему очень не хотелось покидать новое логово и он размышлял. Злобно рыча и лая, чувствуя за собой защиту, Бусый бросился к медвежьим гачам[94]. Но зверь быстро повернулся, наотмашь ударил Бусого лапой, урча и рявкая, бросился наутек. Бусый взвизгнул, перевернулся и лая погнался за ним.