Без музыки

— Правда, передаваемая из уст в уста, тоже слух. Он бежал от правды. Редактор умел защищаться. Я бы сказал, он был мастером защиты. В газетном деле это необходимо. Атакуешь с газетной полосы, а затем удерживаешь высоту. Тот случай был одним из… Редактор бы выстоял, не будь тех полоновских игр. Он обезоружил, обескровил нас, забрал все материалы. Первые, вторые, третьи, экземпляры. Все. После бюро редактор так и сказал: «Подчистую вымел, до единого патрона, даже застрелиться нечем. Поражение можно пережить. Бессилие пережить трудно».

— Ну вот, прибыли, кажется, — эхом прокатилось по толпе.

Я поежился. Гроб поставили под маленькой трибуной, сложенной из желтого кирпича. Она больше походила на недостроенный могильный памятник, чем на место, с которого говорят. Кто-то сказал, что нужен микрофон. Все задвигались, заворочались. В отдалении стоял автобус, и черные шланги проводов змеились в его сторону. Понятие «микрофон» и эти вот черные раструбы, в которых скрывались провода, воспринимались как нечто единое. Люди смотрели на автобус и ждали, что в ответ на их призыв из недр автобуса появится человек, которому положено распорядиться, подсоединить, наладить.

Однако автобус безмолвствовал, уставившись в затухающий день черными провалами занавешенных окон.

Молоденький лейтенант милиции протянул распорядителю мегафон и стал объяснять, как им пользоваться. Он что-то говорил про севшие батареи, нажимал клавиши, и сквозь шепелявое потрескивание, похожее на звук стертой пластинки, слышался гортанный счет: «Один… два… три».

Родственники покойного стояли справа от трибуны. Их тоже было немного. Старая женщина, видимо, мать, все порывалась опуститься на колени. Сутулый майор с белесыми волосами, белесым лицом удерживал ее, повторяя монотонно:

— Успокойтесь, мама. Мы здесь, с вами, успокойтесь.

— Мало родственников, — сказала женщина, стоящая рядом со мной. Она держала наготове платок, то и дело касаясь им сухих глаз. — Мало!

И хотя говорила она, ни к кому не обращаясь, ей кто-то отвечал:

— Скоропостижно. Господи, кто подумать мог? Операция — тьфу! Вены на ногах вздулись. И вот — нет человека. Сам-то из Приморья. Оттуда еще доехать надо.

Опять заговорила женщина. Видимо, продолжала прерванный разговор, не могла успокоиться:

— Ну что ты все долдонишь: «Не замыкайся на одном человеке, не замыкайся на одном человеке!» А жить как? Сочувствовать легко. Все сочувствуют. А помогает один. Хорошо, если он есть. Нас вот не забывал. Уж давно ничего не было, а не забывал. — Женщина закусила губу и, силясь сдержать отчаяние, замотала головой. — Что делать-то, а? Делать что?

Ей никто не ответил. Женщина закивала согласно: дескать, так и должно быть, ответа она не ждет. Вздохнула, собираясь с силами. Ей захотелось что-то досказать:

— Сережка заканчивает школу, неполный год остался. Я и думать не думала: раз Полонов сказал, значит, все. Сам, говорит, к ректору пойду, все устрою. Будет Сережка в институте. Устроил… — Женщина всхлипнула. — Куда стучаться, кого просить?

Людские голоса смешивались, было трудно понять, кто с кем разговаривает, кто кому отвечает. Я поискал глазами распорядителя похорон. Он всякий раз оказывался в центре толпы. А может быть, те, кто присутствовал здесь, старались не терять его из виду и аккуратно располагались вокруг. Сейчас он стоял там же. Незнакомые, удивительно похожие друг на друга люди подходили к нему, он чуть поворачивал голову в их сторону, зная заранее, что будет сказано, и потому заранее краснел, снимал очки, нет, не снимал, скорее сдергивал их, делал рукой непроизвольный жест, словно предлагал убедиться, что он и те, кто заговаривает с ним, здесь не одни и что место это называется кладбищем и действуют тут свои, непонятные ему, распорядителю, законы.

Ждали музыкантов. Согласно сценарию они должны были встретить нас у кладбищенских ворот. Почему-то не встретили. Кто-то сказал, что оркестр ждет у места захоронения. Никто не усомнился, сказанному поспешно поверили, да и времени, положенного на сомнение, уже не было, потратилось время на перепалку по поводу все того же разрешения. Потому и пошли, не спрашивая, не перепроверяя. Скорей бы уж — временем, расстоянием отдалиться от этой ругани. Надеялись, что так оно и есть: оркестр ждет у места захоронения. Пришли, встали кругом. А оркестра нет. И микрофонов нет. И уже постанывают в задних рядах: «Не заладились похороны». И глаз привычный ищет виноватого.

Странное ощущение: я не узнавал этих людей, в кругу которых оказался на маленькой кладбищенской площади. Не в том смысле, что они мне были знакомы ранее, а теперь выглядели чужими. За редким исключением я никого здесь не знал. Но они были несхожи с теми, незнакомыми мне людьми, которых я встретил у кладбищенских ворот. Отчего так? Те же самые люди, а я их не узнаю. Неожиданно двое отделились от общей группы и быстро пошли назад, к воротам.

— За оркестром, — догадался кто-то.