Без музыки

— Высчитал?! Любопытно. Каким же образом?

— Житейским. Вакантное кресло освободилось. Активно проявленная скорбь идет в зачет.

— Господи! Откуда в вас, молодых, такое? Что-то мы проглядели! В твои годы я был добрее.

— Вы были добрее в свои, а не в мои годы. Просьба не путать.

— Напрасно ты выставляешь свой цинизм напоказ.

Молодой внезапно развернулся, и грива рыжих волос взметнулась, как пучок пламени.

Молодой был выше ростом, и его взгляд сверху заставлял собеседника испытывать неудобство: либо запрокидывать голову, либо поднимать глаза. Это был тот случай, когда взгляд сверху непременно представляется взглядом свысока и, естественно, вызывает раздражение.

— Вы похвально отстояли гражданскую панихиду, и будет… По рангу вам необязательно быть здесь. Вы ссорились. Низвергали и развенчивали. Это, слава богу, известно всем. И все-таки вы поехали. Зачем? Вряд ли чувство любви привело вас сюда…

Молодой явно не желал компромисса. И фразы, которые произносил он, вопросы, которые задавал, выталкивались с какой-то упругой силой. Тот, что был старше, не спешил с ответом. Он был уверен, что неторопливость придает его словам бо́льшую убедительность.

— Потери, — сказал он, — это не только боль и скорбь. Это еще и прозрение.

— О… что-то новое. Теперь вы его любите! Браво. И вам не терпится обрушить на мир свое прозрение. Справедливый, добрый, талантливый. Тысяча эпитетов в превосходной степени, и все о Полонове. Браво! Суперрациональ — усопших любить легче, безопаснее.

— Иногда мне хочется тебя ударить.

— Так ударьте!

— Люди мешают. Ты свой цинизм изливаешь шепотом. А ударить шепотом нельзя. Драка — всегда зрелище. Не поймут, что наказан порок. Не оценят.

— Будем считать, что программу-минимум вы выполнили: я поставлен на место, мне щелкнули по носу. Поговорим о чем-нибудь другом.

— Например?

— Сегодня распределяют дачи. Вот письмо. Подпишите его.

— Не подпишу. Это — кощунство. Стыдно!

— Может быть. Но жизнь продолжается. Во имя жизни. Он бы оценил ваш гуманизм.

— Бог мой, неужели в тебе не осталось хотя бы капли порядочности?

— Осталось. Подпишите письмо. При голосовании вашей кандидатуры отец выскажется «за».

— Отец выскажется «за», — раздумчиво повторил старший, хрипло прочищая горло, выдавая этой хрипотой свой достаточно преклонный возраст. — А почему бы отцу самому не подписать письмо? Кто не знает Клюева?

— Так ведь и сына знают. Родственные связи — не положено. В общем-то, я пробовал. Отец сказал: нет. Посоветовал обратиться к вам. Я сказал: «О’кей, он любит меня».

— Врешь!

— Слово благородного человека.

Тот что был старше, оставил заверения без ответа. Разговор прервался.

Тот, что был моложе, имел в запасе беспроигрышную фразу: «Подпишите письмо».

Тот, что был старше, такой фразы не имел. Он был старше, считал, что этого достаточно, заговорил первым:

— Ты, кажется, называл себя его учеником. Умер твой учитель, так скорби!

— Хорошо, буду. Подпишите письмо.

— Замолчи! Противно. Не здесь же его подписывать.

— Здесь и сейчас. Иначе будет поздно.

— Ты что же, сразу собираешься уехать?

— Разумеется. Моя же кандидатура не голосуется на следующей неделе.

— А ты редкий мерзавец!

— Спасибо. Подпишите письмо.

— Не понимаю. К чему эта суета? Если я займу, как ты заметил, вакантный пост, моя подпись будет значить много больше. Стоит ли спешить?

— Стоит.

— Почему?

— А если не займете?

Голова дернулась, человек поправил галстук. Он обернулся больше прежнего. Я опустил глаза, мне не хотелось, чтобы человек понял, что я слышу их разговор.

Пауза была долгой и напряженной.

— Значит, гарантий нет? — Ему, видно, показалось, что тот, второй, который моложе, не услышал его слов, и он повторил вопрос: — Значит, гарантий нет?!

— Папа будет стараться.

— И это все?

— Я тоже буду.

— Ты тоже! Спасибо, утешил. Знаешь, я все-таки повременю подписывать.

— Напрасно. Я бы на вашем месте подписал. Все-таки шанс… А так…

— О… ты уже диктуешь условия. До чего мы дожили! Если бы твой отец услышал тебя!

— Ему бы крайне не повезло. Вместе со мной ему пришлось бы услышать и вас.

— Ре-едкий, редкий наглец. Отойдем хотя бы за дерево. У тебя есть ручка?

Я видел, как дернулись на ветру, зашелестели бумажные листы. И как один из этих двоих, помогая, загородил другого от ветра. И как тот, что был моложе, убрал нужную бумагу, сосредоточенно кивал, дослушивая выговор старшего. Усмешка делала его лицо наглым. Проблеск злорадного превосходства секундно осветил лицо, губы чуть раскрылись, обнажив ровный ряд сильных, молодых зубов. Но он тотчас спохватился, и гримаса, приличествующая церемонии, проявилась на его лице и скрыла истинную суть.