Без приглашения

— Завидую тебе! — сказал Юсуф и опять схватился за свою шариковую ручку. — Сейчас я запишу мысль: «Зависть бывает творческой». Я достиг успеха только в двадцать пять лет, не могу не завидовать восемнадцатилетнему, который обретает всемирную известность, вызывая тем самым уважение к своей родине, своему народу. Не думай, что отвлекаюсь. Веду с тобой беседу, задаю тебе вопросы и сам на них отвечаю — это и есть моя работа. Экономлю время. Если бы еще и тебе пришлось говорить, я должен был бы молчать. А зачем? Давай мы с тобой чокнемся. Пью за твою славу, пью за твою красивую Мадину, пью за твоего несравненного голубя — голубя мира! Я смотрел твой эскиз и пришел в восторг. Еще никому не приходило в голову повесить на грудь миролюбивой птице ордена и медали. Прекрасная идея, Хартум, просто великолепная. Боевые ордена! Только скажи мне, пожалуйста, у него голова будет отвинчиваться или хвост? Что это — чернильница, перечница? Может быть, трубка мира? Кубачинцы всегда делали полезные предметы.

— Просто голубь, — сказал я. — Мне кажется, ты смеешься надо мной. Приятно с тобой выпить, приятно слышать твои умные речи, но неужели ты так и будешь писать о моем голубе и обо мне?

— Не беспокойся. Юсуф всегда пишет, как нужно. Уже одно то, что голубь твой внутри пуст, говорит о способности твоей ломать традиции, создавать новое. Не предмет обихода, а только символ, только украшение… Милый Хартум, я твой летописец. Ты еще произведешь на свет бесконечно много изумительных вещей. Не ссорься со мной, не обижайся. Мы, журналисты, люди откровенные и простые. Мы прославляем других, оставаясь в тени. Но вы — художники, писатели, композиторы, — вы без нас ничто. Можешь считать это, если хочешь, пьяной болтовней. Я ничуть не возражаю. Я пью для того, чтобы оживиться и оживить своих друзей. Почему пьют талантливые люди? Потому, что творят они одни, в тиши кабинетов или мастерских. Нужна разрядка, нужно дать возможность отдохнуть и мозгам. Гигиена требует, чтобы мы ежедневно не реже трех раз умывались. Заботимся о теле, а как же мозги? Им ведь тоже необходима чистка, их время от времени надо про-мы-вать. Мыть свое тело лучше всего в бане, а промывать мозги — за столиком среди друзей. Хочешь услышать откровенное мнение о себе и своих очерках или голубях — возьми бутылочку и садись за мужской стол. Пьяному все прощается. Но ты не бойся, еще раз повторяю — на страницах газеты твой голубь обретет способность летать. Да он ведь и в самом деле птица…

Не желая больше слушать этого болтуна, я хотел было встать, но тут оказалось, что мы за нашим столиком уже не вдвоем — к нам придвинулись, заставив нас потесниться, человек восемь. Все равно я встал бы и ушел, но в руках Юсуфа откуда-то появилась фотография моего эскиза.

— Когда ты успел сделать?! — закричал я.

— Разве не говорил тебе, что давно жду, давно подготавливаю твой триумф! Уже на следующий день после того, как эскиз лег на стол директора комбината, я сделал с него снимок. Друзья, — обратился он к тем, кто поставил локти на наш столик, — скажите, что вы думаете об этом моем детище? Почему мое, а не Хартума? Да потому, что и он сам со всеми потрохами тоже мое детище. Я его породил, но… никогда не брошу. Увидев три недели назад у директора кубачинского комбината эскиз лучшего моего друга Хартума, я сказал: «Товарищ директор, эта работа поднимает искусство кубачинцев еще на одну ступень. Самое же дорогое в том, что растут молодые силы, что молодая смена с честью несет знамя!»

Фотографию моего эскиза Юсуф пустил по рукам, и я, хоть и был уже пьяноват, сразу услышал восторженные восклицания. Где-то в глубине души возникало сомнение в искренности похвальных речей, но я его заглушал. Помнил я, конечно, и о том, что на фотографии любое изделие кажется совершеннее, чем в натуре. Но зачем об этом думать: я охотно пожимал руки, охотно расплачивался, когда подходила официантка. За вином пошел коньяк, а за коньяком обильная закуска. Часа через три выяснилось, что деньги у меня кончились, и тогда щедрой рукой открыл свой… пустой кошелек Юсуф.

— А что у тебя в том мешочке? — спросил он.

Я шепнул ему на ухо, что это серебро для отливки голубя. И вдруг Юсуф схватил меня под руку и потащил к двери:

— Скорей, скорей, сумасшедший! Разве так можно! Ты же опозоришься, тебя посадят в тюрьму.

Выведя меня на улицу, он остановился, покачиваясь, у своего мотоцикла.

— Нет, я не гожусь! Потерять тебя — еще куда ни шло, но твой мешок с серебром!.. Знаешь что, я посажу тебя в автобус. Но как быть с серебром? Ты заснешь, и тогда… — Он взял у меня мешочек.

Очнулся я при въезде в аул Кубачи, и первая мысль была: «Где серебро?» В карманах, сколько я ни шарил, ничего не нашел. Что-то тяжелое и холодное лежало у меня под рубашкой на голом животе. Я полез за пазуху…

— Ур-ра! Спасибо тебе, Юсуф! — закричал я, хотя он был от меня чуть ли не в ста километрах.