Без приглашения

…Утром, проснувшись, я не сразу все вспомнил. Хотя самочувствие мое было совсем неплохим, не мог отделаться от озабоченности. Побаливала голова. Мадина обрадовала меня, поставив на стол вместе с завтраком небольшой графинчик. Ни слова упрека. Что-то ее очень веселило, она шутила со мной, то и дело целовала, ни о чем не расспрашивала (так и должна себя вести воспитанная жена), и я даже не знал, известно ли ей, что день и вечер я провел так далеко. Помнится, Юсуф просил никому не рассказывать о нашем маленьком пиршестве. Мог ли я своему спасителю отказать. Но если б даже я и не захотел делать из своего приключения тайны, не так-то легко было бы мне восстановить ход событий по порядку.

Мадина, смеясь, рассказала, как я оголил стены музея и сложил всю посуду на пол, как потом улегся и, соревнуясь с отцом, страшно сильно храпел.

— Ну, уж это ты врешь! — воскликнул я, ловя себя на том, что беспричинно грублю. — Папа никогда в жизни не храпел и этим гордится.

— Не знаю, может быть, мама. Когда вы храпите, голоса ваши невозможно различить.

Сказав это, Мадина опять рассмеялась. Ее глупый смех мешал мне думать, и я, сославшись на то, что мне нужно работать, попросил ее выйти из комнаты. Она безропотно подчинилась. Оставшись один, я стал перебирать в памяти все, что произошло.

Как получилось, что дома я оказался только глубокой ночью? С какой стати снял со стен посуду? А главное — что заставило меня отломать у моей модели голову? Ведь я уже получил серебро, держать его не имею права, отливку надо было сделать еще вчера. Смутно вспоминалась болтовня Юсуфа. «Орденоносный голубь». Да, это он говорил. Но потом все наперебой меня хвалили.

Без всяких затруднений я приклеил головку модели и даже чуть-чуть ее сдвинул, найдя более естественный поворот. Зачистил место соединения шкуркой. Как ни странно, мой голубь стал казаться мне чуть ли не совершенным. Несколькими движениями резца я как бы приподнял ему крыло. Лишившись строгой симметричности, он сразу ожил. «Молодец, Хартум, молодец!» — подбадривал я себя. Руки у меня слегка дрожали, зато голова, будто действительно мне промыли мозги, была ясной. Или мне только так казалось? Во всяком случае, энергия во мне бурлила. «Все легко, все будет прекрасно!» Вспомнил я и об отцовской сахарнице. Не очень-то много я наработал. Что делать, не могу — она сбивает меня со стиля. Закончу голубя и возьмусь за сахарницу.

Стакан вина совершенно излечил меня от головной боли. «Спасибо тебе, Юсуф. Ты правильно говорил. Промывка мозгов — великое дело! Сегодня я стал другим человеком. Все вижу по-новому. К черту самокритику, колебания и сомнения! Скорей к горну, скорей за работу!»

Выходя из дому, я хотел заглянуть к отцу, справиться о его здоровье, но Мадина сказала, что папа всю ночь не спал.

— Ты же говорила, он храпел.

Прикусив губу, Мадина ужасно покраснела и стала меня целовать.

— Не обращай на меня внимания, Хартум, я сегодня болтаю что попало. — И вдруг, смущаясь, как школьница, прошептала: — Я счастлива… Если б ты знал, Хартум, как я счастлива!

— А что случилось, что переменилось?

— Ой, я потом тебе скажу! Ничего не переменилось. Я переменилась.

— Ты ничего не должна от меня скрывать, это грех!— попытался пошутить я, но что-то во мне свербило. — Уж не видела ли ты вчера Юсуфа-Газетчика? — спросил я.

— Видела утром, а что? — с невинным видом сказала Мадина.

— Может быть, он назвал тебя красавицей?

— Назвал. Но он ведь это всем девушкам говорит и всем женщинам.

Все более раздражаясь и боясь проговориться, я круто повернул и, оставив Мадину в недоумении, быстрым, энергичным шагом пошел к комбинату.

МАДИНА

У ТАЛАНТЛИВОГО МУЖА — ТАЛАНТЛИВАЯ ЖЕНА

Эта ночь пролетела, как один час. Сперва Бахмуд похвалил мои рисунки и особенно тот орнамент со старинного памятника. Сказал, что, перенеся большой рисунок на страничку альбома, я не копию сделала, а наново его осмыслила.

— Ты доказала, Мадина, что крупный и как будто грубый орнамент резчиков по камню может жить и на серебре, на предметах небольших и тонких. Ты художник, Мадина. Я не шучу. А теперь рассмотрим твои медные пластинки. Только не сердись, если буду бранить.

И он действительно принялся меня бранить. Но эта брань была, как музыка, от которой за плечами у меня начали расти крылья. Бахмуд придирчиво рассмотрел каждую из десяти моих пластинок.

— Вот на этой пластинке, — сказала я, — тот самый орнамент со старинного камня. Хотела показать Хартуму, но его я боюсь… Один раз он меня высмеял. К вам тоже не решалась идти.

— Бояться не надо никого. Хартум — мальчишка. Разве не видишь, что работать он не умеет?

— Но ведь он талантливый.