Без приглашения

Нет, меня другой позвал. Но с другим с каким-то я уже без чувства, без огня танцевала. Хотите знать — сердилась. На третий танец Хартум опять не протянул мне палочку. Ну и пусть: не хочет — не надо! Он и танцевать-то не умеет. Посмотрели бы, как кривлялся. Нужно плечи держать неподвижно, плавно идти, а Хартум вроде козла — ногами стучит, головой трясет: думает, верно, что, если нарядился шутом, никто не узнает. Верите ли, под конец я радоваться стала, что проклятый этот козел не пригласил меня на парный танец: опозорилась бы с ним. Пришлось бы ведь и мне скакать, как он. Да, хорошо, что можно хоть на чужой свадьбе распознать человека. Каймарас в сравнении с Хартумом вырос в глазах моих до небес. Раньше смеялась над белозубой его улыбкой. А разве плохо, если чистые зубы у парня?!

Тот шут, тот скачущий козел, которого раньше человеком считала, — он одну за другой приглашал девушек, только не меня. Откровенно говорю: не верила раньше, что большой город так может испортить хорошего парня. Думала, думала, что с ним могло случиться, вдруг поняла: он у дяди своего с женой его актрисой твист танцевал. Я в журнале «Огонек» видела, как западные бездельники на голове ходят.

ХАРТУМ

ШКАТУЛКА ЗАГОВОРИЛА

Орнамент, дивный узор! В доме кубачинца он украшает подносы и тарелки, блюда и блюдца, чайники и чашки, ножи и вилки. Господи! Да о чем говорить — не помню предмета без рисунка, без орнамента. Вот гранитная рама камина, на ней насечен орнамент, а вот, смотри, колечко бабушкиного веретена. Колечко из слоновой кости, крошечное, но и на нем вырезан орнамент. И на платочке, что вышила жениху невеста, тоже орнамент. И на серебряном дуршлаге, и даже на пельменях. Да, да и на пельменях, что посыплются из кастрюли в дуршлаг, оттиснут орнамент. Полюбуйся на скатерть, на графин, на бокалы, полные вина, — их поднимут сейчас в твою честь. На всем орнамент. Посмотри на хозяина. Что это? Усы, дерзко закрученные вверх, — разве, украшая лицо мужчины, не продолжают они вездесущий дагестанский орнамент?!

Не забуду первого детского впечатления… Как рассказать? Вот в гуще полевых цветов согнулся под тяжестью ягод стебелек на кустике земляники… Нет, не то я хотел сказать. Приходилось тебе собирать букет разных и в то же время похожих, дополняющих друг друга цветов горной долины?.. Нет, нет, опять не то. Помнишь узор, что проступает морозным утром на стекле? Помнишь, как играет он на солнце?.. Однако напрасно взялся я сравнивать — ни с чем невозможно сравнить красоту рисунка, который я впервые увидел на шкатулке, сработанной руками отца моего.

Кто не знает, отец мой Бахмуд, сын деда моего Хартума, славным считается мастером. Но и он один только раз достиг высочайшей точки мастерства. Мне было семь лет, еще в школе не учился, но я с пеленок жил среди красивых вещей, и глаз мой повсюду встречал чеканный, тканый, граненый, гравированный узор, именуемый орнаментом.

Встречать-то я встречал, жил с орнаментом рядом, но проходил мимо, не замечал. И вдруг увидел… Я увидел шкатулку.

Как так «вдруг»? Отец давным-давно — может месяц, а может, и полтора — работал в домашней своей мастерской: гравировал, чернил, золотил, монтировал эту шкатулку. Я любил своего отца без памяти, чуть что — бежал к нему, за день сто раз подбегал. Значит, в день глаз мой сто раз натыкался на шкатулку. Натыкался, но не видел. И вот пришел срок — я прозрел.

Сперва даже окаменел, оторвать взгляд не мог.

— Что такое, а, Хартум? — спросил отец. — Околдовали тебя? Стоишь, как кролик перед змеей…

Тогда вселилась в меня буйная радость, и я скакать стал по мастерской. Каблуками стучал, как плясун на свадьбе.

— Что такое, а, Хартум? — спросил меня отец. — Разве пускал я когда-нибудь в мастерскую козла? Хочешь играть — беги на улицу.

Я удивленно посмотрел на отца:

— Папа, папа, неужели не понимаешь, твоя шкатулка заговорила со мной. Честное октябрятское! Сперва она велела мне стоять молча, а потом плясать и скакать.

Отец улыбнулся и погладил меня по голове. А я весь дрожал. Так дрожит конь, если перед скачкой потреплет его всадник по крупу… Когда отец вышел из мастерской, я тихонько протянул руку к шкатулке, и мне показалось, что от нее, будто от огня, веет жаром. Как же мне хотелось схватить ее, поднять над головой — она горела бы в моих руках, подобно факелу, и я побежал бы с ней по улицам аула, чтобы все-все любовались и радовались… Зажмурившись, я схватил шкатулку, прижал ее к груди… Но тут раздались шаги отца, и я тихонько поставил ее на место. Хорошо помню — в этот самый момент я разглядел на крышке подробности узора, увидел и листики, и цветы, и свет солнца в горах, и скачок тура, и небо — все это я разглядел в орнаменте и навсегда полюбил.

Я сказал отцу:

— Мне очень, очень нравится… Пожалуйста, ну, прошу тебя, никому не отдавай и не продавай эту шкатулку. Ладно, папа?