— Подожди-ка, подожди. О чем ты?
— Я после завтрака на балкон вышел. Ты с полным мучалом остановилась. Сердце подсказало — меня ждет. Скорей-скорей рубашку надел, побежал к тебе, дорогая.
Если б подруга моя так соврала — ей-богу, расцарапала бы ей лицо. Если б я мужчиной была, избила бы Каймараса. Проклятые пережитки не позволяют в драку вступать с парнями. Что делать? Повернулась и ушла в дом.
Каймарас вслед закричал:
— Э-эй, Мадина! Что случилось? Торопишься?.. Ладно, не горюй, еще встретимся. Мне тоже на работу пора.
Во мне огонь вспыхнул. Сняла кое-как мучал с водой и опрометью помчалась на крышу нашего дома.
— Каймарас, Каймарас! — заорала я во всю глотку.
Он с удивлением обернулся. Никогда, верно, не видел, чтобы девушка так размахивала кулаками.
— Не смей, слышишь, Каймарас! Никогда больше не вздумай подходить ко мне. У меня хоть и нет отца и братьев…
Мама схватила меня за подол, втащила в дом:
— Совсем, что ли, спятила?! Что подумают люди!
Противный Каймарас. Какое хорошее было утро, радость распирала грудь. Подошел этот белозубый — все испортил. А я-то еще собиралась в него влюбиться…
Да, собиралась! Вы то ведь знаете, что меня толкнуло. Вам известно, что я с Айшой, с бывшей подругой моей, поссорилась из-за того, что она зря меня приревновала. Тогда-то я и дала клятву, что заставлю себя влюбиться в ее белозубого тюленя. Выходит дело, я стала клятвопреступницей. Пусть! Лучше сгорю в адском пламени, но Каймараса к себе не подпущу, говорить с ним не стану, слушать не буду…
Все-таки я вам не сказала, да и сама себе боюсь признаться, из-за чего в последний месяц хожу злая, как майская верблюдица.
Началось с дяди. С чужого дяди. У меня тоже есть дядя — зверолов на Каспийском море. Зимой тюленей ловит для зоопарков. Вот бы ему Каймараса поймать, посадить за решетку… Мой дядя живет в Дербенте, меня ни разу не позвал в гости — никуда в свои семнадцать лет я еще не ездила. И не хочу. Модной, что ли, становиться, городской? У нас две комсомолки уехали в Махачкалу. Когда на каникулах гуляют по родному аулу, все на них пальцами показывают. Нет, нет, ни за что не изменю Кубачи. Школу кончила отличницей, в институт не хочу. У меня другая мечта…
Что такое? Говорила о дяде, о чужом, а съехала на свои мечты. Еще раз скажу — от самой себя прячусь. Ладно уж — пущу правду на волю!
Чужой дядя живет в Баку. Позвал в гости своего кубачинского племянника. Чувствует мое сердце — хочет перетащить в город. Сам изменил родному своему аулу, девушку нашел блондинку, боится домой ехать. Теперь, смотрите, понадобилось ему племянника сманить. Не знаю, правду ли говорят, что городские девушки чем-то таким подмазывают глаза, что сразу могут околдовать парня. В газетах об этом не пишут, лекторы приезжают — на эту тему не говорят. Я спросила махачкалинских студенток Хадижу и Патиму: верно ли, что в городе комсомолкам разрешают мазать губы и глаза? Они рассмеялись. «А почему, спрашиваю, вы здесь ходите не намазанные? Если красиво — сами намажьтесь и научите нас». Студентки еще громче расхохотались. Хадижа наконец сказала: «На высокогорном солнце краска расползется». Я подумала: «Знаю. Это вы здесь скромницы. Еще бы! Если короткие наши платья вызывают всеобщую насмешку — увидев краску на лице, кубачинцы отвернутся от вас, как от прокаженных». Еще задала вопрос студенткам: «Правда ли, что подведенные глаза двойную силу имеют?» Хадижа посмотрела на меня, ей-богу, как на дуру: «Думай, что говоришь. Если краска так действует, у каждой по два парня должно быть, так? Мы бы не успевали учиться». «И парней бы не хватило», — добавила Патима.
Хорошие девушки Хадижа и Патима, но не верю им. Когда бы не привлекала мужчин краска, почему бы города росли такие большие? Кто посмеет отрицать, что бакинский дядя того человека, имя которого ни за что не произнесу, убежал из аула в город, разве не подмазанные глаза тому причиной? Конечно, Хартум, хоть он и племянник тому дяде, не похож на него. Помню, на комсомольском собрании комбината говорил, что мы должны быть патриотами замечательного нашего аула златокузнецов… Верно, верно, он говорил, эти его слова я запомнила: когда говорил, на меня смотрел…
Смотрел… Ну и что? Ни разу со мной не постоял, не пошутил, не посмеялся, и когда уезжал в Баку, даже не кивнул на прощание…
Терпеть не могу ревнивых, не жалко, если Хартум влюбится в бакинку. Одного боюсь — нарушит слово. Что тогда начнут о нем говорить? Назовут болтуном, обманщиком. А болтуна и обманщика не может любить кубачинская девушка.
Теперь окончательно поняла, почему неспокойна весь этот месяц. Член нашей комсомольской организации под влиянием бакинских девушек потеряет твердость, принципиальность, горскую нашу твердокаменность. Соблазнится всякими там телевизорами, торшерами, шифоньерами.
Мама спрашивает:
— Что такое, доченька, на глазах твоих слезы?
— Мамочка, мамочка! Ты бы знала — на краю пропасти оказался один человек.