Без приглашения

Хотела бы я знать, откуда приходит любовь, откуда ревность. Люди бесятся, что ли? Айша, хорошая моя подруга, кинулась на меня:

— Что, невареная картошка, гордая ходишь, да? Думаешь, сама из золота — другие из меди? Зову бога, чтобы проклял общипанное твое лицо и лошадиное тело!

Слова Айши током побежали по моим жилам. Когда злюсь, слова не могу сказать. Пока не пущу в ход руки, не успокоюсь. Вцепилась обидчице в волосы… Одной рукой вцепилась, другую в кулак сжала. Говорят, с синяками три дня гуляла моя подружка. Люди спрашивают: «За что?» Сама спрашиваю: «За что на меня кинулась Айша? Разве я ее трогала?»

Подумать только! От людей узнаю, что молодой мастер Каймарас обратил на меня внимание. Айша его любит, а он на меня осмелился посмотреть. Она знает, он знает, люди знают — только я ничего не замечаю.

Говорю Айше:

— Каймарас в меня влюбился? Назло тебе влюблюсь в Каймараса!

Стала я искать с ним встречи. Обещала — надо выполнять, правда?

Скажу вам, знать не знала Каймараса. Мало ли парней в ауле, на всех разве обращаешь внимание. Теперь пригляделась. Прежде всего заметила, что он широкоплечий. Убеждаю себя: «Значит, сильный, крепкий, красивый — влюбись, влюбись, Мадина». Вижу, нет, не крепкий он. Уже из армии вернулся, а мягкий. Полные щеки, как булка из печи. Зубки белые, мелкие-мелкие: улыбка сама собой выходит. Думаю: «Что такое заметил, почему смеется?» Ничего он не увидел, просто рот разинул.

Опять себя уговариваю: «Влюбись! Нравится другим — почему тебе не может понравиться». Искала, искала — нашла в нем хорошее, обрадовалась: характер у Каймараса достоин премии. Никогда не сердится, не расстраивается, людьми доволен, собой доволен, никогда ни на кого не обижается.

Решила Каймараса подразнить. Когда повстречались, говорю ему:

— Всем в ауле известно, что без ума от тебя одна красавица: знаешь какая, с ног до головы смотришь — картинка. На лицо немножко медведь наступил. Завидуют тебе друзья, да?

Он зубки приоткрыл, подумал и так мне ответил:

— Любовь разве от нас зависит?

Сказал и смотрит, смотрит в глаза, ждет. Наверно, ждет, когда наконец и правда в него влюблюсь.

ИМЯ ХАРТУМ МНЕ ОЧЕНЬ НРАВИТСЯ

На следующее утро, поднявшись с мучалом воды к своему дому, я остановилась передохнуть, огляделась — и, сама не знаю почему, нашла на меня радость.

Не было причины, обновки никто не купил. И смотрела я на то, что каждое утро видела. Синие дома видела наши родные. Кривую улицу видела нашу родную. Так бывает — маму вдруг хочется расцеловать. Бросаешься на нее, пугаешь… Нет, в тот раз ни на кого не кинулась, хотя любила — всех наших кубачинских людей в то утро любила. Вот идут… старики, молодые, вот на солнце выходят там, где нет над улицами навесов, вот под навес ушли, спрятались в тени. Ничего такого — просто идут, а я их люблю. Это мастера. Позавтракали и отправились на работу. Ахмед идет, старый Хартум опирается на палку… (Есть другой Хартум, не родственник этому, молодой. Он, я слышала, в Баку уехал… Нравится мне. Я хотела сказать — имя Хартум мне очень правится.) В то утро мне все нравились, все нравилось. Говорила себе: «Тропа, правда, красивая? Та, что ведет через зеленое наше кладбище к комбинату. Мужчины наши как красиво по ней идут. Издалека вижу: стройные, важные — как один, князья».

Я долго стояла, не чувствовала тяжести воды в мучале. Как очарованная. Спросите — чем? Голоса из окон, тихий ветерок, щебетанье ласточек — они тут живут, с нами. Молодые уже летать научились. Сколько стало ласточек! Как челночки, мелькают поперек узкой нашей улицы. Ласточки меня так обрадовали? Может быть, мальчишка на крыше? Раннее утро, а он, смотри, уже забрался на самую верхнюю точку аула, на крышу Кунакла-дворца, запустил оттуда бумажного змея. Голубой, с красным хвостом, змей. Как захотелось мне побежать к мальчишке, намотать на палец нитку! Смех разобрал: такая взрослая, чего захотела.

Повернулась от соблазна, спиной стала к мальчишке. Думаете, образумилась, на кухню воду отнесла? Нет, подумать только, меня подносы заинтересовали. Невидаль какая, медные подносы. Штук пять на соседней крыше горели, будто спрыгнули с самого солнца. Тут же на тонких ножках стояли, как барабаны из оркестра, черные чугунные казаны. К ним будто дети подбежали, мал мала меньше, котлы с бронзовыми крышками. За ними желтые и черные мучалы, сероватые кутки… Что за парад? Никакой не парад. Просто Аминат, старая мать Каймараса, надела наизнанку платье, уселась на корточки и, зажав в кулаке тряпку с золой, наводит блеск на свою кухонную утварь. Вдруг повернула крышку и ослепила меня. Я невольно отвернулась и… увидела: стоит прямо передо мной Каймарас. Зубы сверкают не хуже той меди, что начистила мама его Аминат.

— Здравствуй — салам! Как спала — выспалась? Вижу, Мадина, ты радостная. Скорей всего я приснился, а?

Ей-богу, я, не подумав, ему улыбнулась. Да нет, не ему я улыбнулась — настроению своему. А Каймарас на свой счет принял. Тихим шепотом стал говорить:

— Подобна маслу твоя улыбка, Мадина. Наконец-то меня позвала…