Без прощального письма

– Грустные… да. Это мама предложила, сказала, хочет фотографию на память. Я схватила красное платье с блестками, но бабушка сказала, я в нем похожа на обезьянку из цирка, и она не разрешает. Я расплакалась. А они поссорились. Мама кричала, что бабушка вечно командует и никому от нее житья нет, потому и отец удрал. Я испугалась и перестала плакать. А мама приказала, надевай свое платье и пошли. Это моя дочь, сказала мама, понимаешь, моя! Бабушка промолчала, и мы пошли в фотоателье. Я в платье с блестками… действительно, как обезьянка… мама в голубом с открытыми плечами, а бабушка в блузке с камеей. Она всегда носила белые или кремовые блузки и черные юбки, была всегда такая… официальная. Мы все там страшно разные. Мама увезла одну фотографию с собой, на память.

– Никогда не видел, может, она забрала ее с собой. Отец многие уничтожил. Я совершенно ничего о тебе не знал… Не могу поверить! Родители не должны решать за детей, не имеют права. Мама тоже ничего не говорила. Мне было шесть лет, большой уже. Грустно. Мне кажется, отец жалел, просил прощения, когда умирал. Дети не должны становиться орудием в разборках родителей…

– А я про отца ничего не знаю. Только имя – Вениамин.

Они помолчали.

– Знаешь… – начала Илона и запнулась.

Алвис смотрел вопросительно.

– В моем доме убили человека!

– Убили человека? – Алвис отставил стаканчик с кофе, внимательно взглянул на Илону, но тут же отвел взгляд. – Когда? Ты его знаешь?

– Одиннадцатого августа. Не знаю, совершенно неизвестный человек. Я вернулась с работы, дверь открыта, и он лежит около серванта. Совершенно неизвестный чужой мужчина. Я даже не сразу заметила. Представляешь?

– С трудом. – Он глотнул кофе, закашлялся, спросил не сразу: – Одиннадцатого? И… что?

– Что! Вызвала полицию. У меня взяли отпечатки пальцев. Они никак не могли поверить, что я его не знаю. Их главный, майор Мельник, так и сверлил в упор, и все время одни и те же вопросы, так и ждал, чтобы я прокололась: может, я его все-таки знаю, хоть раз видела, может, общались в соцсетях? Приходил в музей? Познакомились в кафе? В магазине? На пляже? Может, это он перевернул ящик? А как его зовут? Ну не бывает так, чтобы совершенно ничего! У него в жизни такое в первый раз. До сих пор ему было все ясно, а с этого момента темная полоса. У меня тоже все было прекрасно, как я теперь понимаю, только и горя, что ушел Владик, а теперь… Это еще на работе не знают. Самое страшное, когда тебе не верят! Чувствуешь себя дура дурой, надо оправдываться, а на тебя смотрят, как на врага. До сих пор удивляюсь, что не арестовали. Иногда мне кажется, что за мной следят, честное слово!

– Ты сказала ящик, – заметил Алвис. – Какой ящик?

– С документами! В тот же самый день, одиннадцатого августа, в музее обнаружили перевернутый ящик с документами, представляешь? Вызвали полицию, приехал этот самый майор Мельник, всех построил и допросил. Не успела отчитаться перед директором и полицией, как нá тебе! Пришла домой, а там неизвестный мертвый человек. Позвонила, и опять приехал майор Мельник. Я его на улице ждала, боялась в дом войти. Стою на крыльце в одном халате, босиком, трясет всю. Ужас! Он посмотрел на меня, как на ненормальную. Может, думал, я под него клинья подбиваю. Дурак! Спрашивает, а не он ли перевернул ящик, в смысле не жертва ли. Откуда я знаю, отвечаю, кто перевернул, может, его в прошлом году перевернули! А он смотрит на меня, как на убийцу.

– Но это же не ты? – Алвис улыбнулся, показывая, что шутит, но взгляд оставался настороженным.

– Да я уже и сама не знаю! Может, я. Может, у меня частичная амнезия. И еще этот ящик! Директора чуть кондрашка не хватила! Он у нас всего боится, старое поколение.

– Нашли, кто?

– Какой-то идиот! Найдешь его, как же. Его давно и след простыл. И главное, все в один день.

– А что за материалы?

– Да ничего особенного, всякая ерунда. Мы их даже не выставляем. Местная пресса, литературное общество прошлого века «Оракул», отдел культуры. Никого даже искать не будут. Майор посоветовал сменить замок. Дома, кстати, тоже.

– А что они говорят насчет убийства? Что уже известно?

– Не знаю. Ничего не говорят. Ко мне приходила выяснять отношения его невеста, представляешь? Она думала, у нас что-то было, никак не могла поверить, что я про него ни сном ни духом! Рыдала, в обморок падала. Говорит, собирались пожениться, такая безумная любовь была… Мы посидели, помянули Николая… Его звали Николай Рудин. У меня как раз подружки были, Доротея – мы с ней в одном классе за одной партой всю школу просидели – и Мона. Она красотка, эта Людмила Жако. Говорит, можно Мила.

– Как? – переспросил после короткой паузы Алвис.

– Мила Жако. Как попугай. Мы смотрели на нее… Ты себе не представляешь! Я в музее, Доротея в архиве с бумажками, Мона вообще непонятно где, массаж делает, а она… шикарная! Вся в черном, такая тоненькая, ненакрашенная, волосы белые. Плачет, а все равно красивая.

– Зачем она пришла?