Без прощального письма

…Я лежала на бедном плоском матраце в нищей лечебнице, слушала чужой непонятный говор, рев верблюдов за окном и повторяла кому-то: «Спасибо! Спасибо! Спасибо!» Меня трясло в ознобе, меня бросало в жар и холод, я забывалась в неспокойном сне. И все время я знала, что не умру. Я не могу умереть! Я приняла знак, вобрала в себя нечто, взяла… Нет, она сама отдала мне! Держательница знака передала мне символы, и теперь я посвященная. Последняя жрица матриархата, сказал Андрей. Или невеста китайского принца, принцесса из чужой страны, умершая по дороге к своему жениху. Или сама царица Маргуш…

Однажды я увидела явственно, как она сидит на краю моей кровати, смотрит на меня и улыбается. Смуглая, с длинными смоляными волосами; сверкают белки глаз и зубы… Я спросила: «Как тебя зовут? Ты Маргуш?» Протянула руку и ощутила легкий холодный сквознячок…

Может, я сошла с ума?

…Она родилась пятого января, моя Аннунсия, Анечка, моя девочка, нежданный подарок судьбы! Я всматривалась в ее крохотное личико, пытаясь рассмотреть черты Андрея или Володи, моих мужчин. Но видела девочку из песчаной пещеры. Моя малышка смотрела на меня, и ее взгляд был взглядом той, только глаза у нее были голубые… Но это было неважно, это было совершенно неважно! Все равно моя девочка и та, из гробницы, одно целое! Она вернулась. Возродилась. Ее отпустили на землю родиться еще раз. Я словно видела, как жадные ростки, усики, корни странных магических растений прорастают внутрь меня, питаются моей кровью… Из нее в меня, соединяя и связывая! И где бы я ни была, нас всегда будет двое… Я попыталась объяснить это Максиму Федоровичу, но он озабоченно щупал мой пульс, поднимал веко и уверял, что все будет хорошо. По его лицу было видно, как я его пугаю, и я замолчала.

«…Почему Аннунсия, – спросил он. – Что это? Благая весть?» – «Да, – ответила я и добавила невпопад: – Спасибо!»[8]

…Люди не способны понять друг друга, говорил Андрей. Подобно всякой частичке в бесконечной Вселенной, мы с самого рождения оторваны от изначально единого целого, обречены расходиться и двигаться по несовпадающим траекториям. Одиночество наш удел…

Глава 23 Прогулки под солнцем и луной

– Это мое любимое место, – сказала Илона Алвису. – Отсюда видны река и луга. Весной они голубые, летом зеленые, а осенью разноцветные.

– Голубые?

– Голубые. Первая зелень кажется голубой или сизой, не замечал?

– Не замечал. Ты стихи не пишешь?

– Когда-то, еще в институте. А ты?

– Нет. Я же шут. Шуты стихов не пишут. Они… шутят.

– Ты же фокусник!

– Фокусник – это профессия, а шут для души. Надо мной весь класс смеялся, и в институте. И кличка еще со школы.

– Какая?

– Подумай!

– Ну… не знаю. Юморист?

– Еще подумай!

– Шут?

– Почти. Но смешнее.

– Клоун!

– Бинго!

– Правда, клоун?

– Ну! По-моему, классная кличка. Клоун такое слово… сразу хочется смеяться. Мой дружок Леон прилепил. Может, мы с отцом не находили общий язык из-за моего вечного зубоскальства. Но, знаешь…

– Знаю! Ты маскировался, – выпалила Илона.

– Маскировался? – удивился Алвис. – Ты думаешь? Почему?

Некоторое буквы он выговаривал жестко, не оглушая, и у него получалось «почэму», что придавало его речи приятный иностранный акцент.

– Чтобы не показать, как тебе больно. Мама бросила, отец чужой, ты никому не нужен. У меня тоже не было мамы, но у меня была бабушка. Она была такая… не знаю! Необыкновенная! Составляла гороскопы. И характер сильный.

– Гороскопы? Настоящие?

– Конечно! Она предсказала мне появление незнакомого мужчины, после чего моя жизнь изменится. Вот ты и появился. Жалко, что ее уже нет. Когда я подросла, я думала, мама не приезжает, потому что не любит меня, потому что я некрасивая, не умею петь, и я сама во всем виновата. Я часто рассматривала себя в зеркало и думала: вот если бы глаза голубые, а волосы светлые, как у мамы… Разве у тебя не так?

Алвис задумался. Они смотрели на реку, опираясь локтями на ажурный металлический парапет. Извилистая голубая лента неторопливо уходила к горизонту, желтели песчаные пляжи по обеим ее сторонам, купальщики казались отсюда лилипутами из страны Лилипутии.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Мужчины, должно быть, чувствуют иначе, у них толще шкура. Тебе трудно в жизни, да? Что-то случилось?

Илона пожала плечами:

– Нормально. У меня интересная работа, друзья… – Она замолчала.

– Пошли посидим, – сказал Алвис. – Вон кафе. Расскажешь.