Без прощального письма

– Как зачем? У меня в доме убили ее любимого человека, жениха, в полиции ничего не говорят, вот она и решила все разузнать сама. Они никогда ничего не говорят… Этот самый майор Мельник как зыркнет, так сразу признаешься.

– Значит, убитый был ее любимым человеком?

– Ну да! Был любимым человеком.

– А что же он делал в твоем доме?

– Опять? Понятия не имею!

– Странная история… Совершенно неизвестный человек проник в твой дом…

– Их было двое.

– Двое? Откуда ты знаешь?

– Господи, да подумай же своей головой! Кто-то же его убил! Если не я, то, значит, их было двое. По меньшей мере. А может, даже трое.

– Как его убили?

– Мраморным львом. Сотрудники подарили на юбилей. У него на голове была кровь, и на полу тоже. Ужас!

– Что-нибудь пропало?

– Пропало. Пропала картина, прабабушкин автопортрет. Прабабушка Елена, я тебе говорила. Только я не сразу заметила. А ночью вдруг как кирпичом по голове: где картина? Пошла в гостиную, а на месте картины пустота и темные обои. Я глазам не поверила!

– Что же в нем такого, в этом автопортрете? Ценный?

– Да нет! Старая акварель, небольшая, выгорела вся. Ума не приложу. Рама старинная, с золотом. Ее они оставили.

– А эта женщина, невеста… ты не предложила ей пожить у тебя? – спросил после паузы Алвис.

– Пожить у меня? Мне это даже в голову не пришло, если честно. Она стала говорить, что ни за что бы не осталась в доме, где было убийство, пусть хотя бы девять дней пройдет, а то всякое может случиться. Нагнала на нас страху. Доротея возражала, она в эти вещи не верит, а Мона, наоборот, стала вспоминать всякие страшилки про девять дней и про душу. Глаза выпучила, заикается… Она вообще-то не пьет, а тут после коньяка ее понесло. А мне так муторно стало, ты не представляешь! Даже коньяк не помог. Я тогда уехала ночевать к Доротее. Подумала, а вдруг правда, хотя я не верю. Мила остановилась в «Братиславе», мы отвезли ее по дороге.

– Понятно. А от прабабушки много картин осталось?

– Семь. У меня в спальне две, у бабушки Ани и у мамы в комнате. Мы отобрали самые красивые. Цветы и деревья. Она много путешествовала, была в Индии, в Центральной Азии, есть альбомы с зарисовками. Ее вещи на чердаке, даже кресло там. Бабушка Аня хотела перебрать, выбросить ненужное, просила меня, а я… – Илона развела руками. – Свинья, конечно. Я даже думала передать какие-то рисунки в наш музей, местная художница все-таки. Несколько картин бабушка Аня подарила филармонии и музыкальной школе. Висят у них в фойе.

– А что на украденной картине?

– Я же говорю, автопортрет. Она сидит в кресле, в голубом платье, с высокой прической, взгляд, стать… Царица!

– Она была замужем?

– Нет. Крутились какие-то мужчины, бабушка Аня говорила. Был даже один писатель. Но не сложилось. И бабушка Аня тоже всю жизнь одна. Была замужем всего полтора года, а потом муж ушел. Она смеялась, говорила, пошел за сигаретами и не вернулся. Петр Романенко. Наша мама Нина Петровна Романенко, и я тоже Романенко. Илона Вениаминовна. Судьба.

– Тебе с ней трудно было?

– Я как-то об этом не думала, – не сразу ответила Илона. – Они с мамой очень разные, конечно. Бабушка была строгая… Мы хорошо жили, часто ходили на концерты или в театр, потом обсуждали, говорили о разных серьезных вещах. Она… как бы это сказать? Очень много требовала от меня. Дисциплина, идеальный порядок в комнате, зарядка, холодные обтирания… Не признавала кофе, кока-колы, косметики, чипсов.

– Мой отец был таким же.

– Она называла маму цыганкой. Я маленькая не понимала, почему: цыгане ведь черные, а мама белая, и глаза голубые. Еще называла перекати-полем. Мама не могла на одном месте, она бежала… как эти племена, номады! Вся жизнь в пути.

– Оставляя позади разбитые сердца.

Илона кивнула.

– И детей. Это я поняла, когда выросла.

Они помолчали.

– Ты еще встретишь своего человека, сестренка, – вдруг сказал Алвис.

– Ага, давай еще про свет в туннеле. Я в порядке, все нормально. Просто сразу все свалилось…

– Он тебе нравится?

– Кто?!

– Майор… Как его?

– Мельник. Майор Мельник. Никаким боком, о чем ты! Да и женат, наверное. Все приличные мужики женаты. Мария Августовна вот тоже приводила двоих, хотели посмотреть, где этого Рудина убили. Один Лео Глюк из «Вечерней лошади», журналист и «наше все», другой экстрасенс. Сидел с закрытыми глазами, вызывал душу этого.

– Вызвал?

– Нет, конечно. Ты что, веришь?

– Нет. А ты?

– И я нет. Лео хочет статью написать, а экстрасенсу просто любопытно было.

– Еще кофе?

– Не надо, а то ночью спать не буду.

– Может, пообедаем где-нибудь? Чтобы народу немного.

– Можно пойти в «Пасту-басту», там вкусно. Пицца хорошая, паста под белым соусом.

– Пиво есть?

– Наверное, есть. Я как-то не очень пиво…

Алвис кивнул.

– Пошли! – И протянул Илоне руку…

…В ресторанчике просидели до самого вечера. Им было, о чем поговорить. Об отце Алвиса, о бабушке Ане, о маме…

– Знаешь, я всегда хотела, чтобы у меня был брат, – сказала Илона.

– Вот видишь! Надо только очень захотеть.

Они рассмеялись…