После завершения последней загранкомандировки я получил назначение на работу в Центр. Рабочий день только начался. Не успел я просмотреть поступившую вчера вечером почту, как ко мне зашел один из сотрудников и молча положил на стол рапорт на имя высокого руководства. Вопрос, который там был изложен, решался только высшим руководством Службы, но рапорт должен был пройти несколько инстанций, то есть получить визы тех, в подчинении которых работал этот сотрудник. Содержание рапорта вызвало у меня недоумение. Вот оно: «Прошу откомандировать меня по семейным обстоятельствам в региональный отдел кадров (далее указывалось то периферийное управление, откуда он был направлен на учебу в Москву как один из лучших молодых сотрудников для использования в дальнейшем на работе за границей)».
И никаких далее разъяснений этих самых «семейных обстоятельств». Он, безусловно, имел право ссылаться на что угодно и не конкретизировать причины. Я с удивлением посмотрел на него. Нет, вроде все в порядке. Ясный взгляд ничем не затуманенных глаз и цвет лица нормальный. И выглядел он, как обычно, спокойным, уравновешенным, уверенным в себе человеком, всегда вызывавшим у начальства уважение своей исполнительностью, настойчивостью в овладении практическими навыками, необходимыми ему в будущей сложной и ответственной работе за рубежом. В общем, ничего такого, что указывало бы на что-то случившееся, необычное в жизни этого человека. Чувствовалось, что у него вроде бы все в порядке, он явно не нуждался ни в утешении, ни в сочувствии. Но чем же могло быть вызвано столь экстраординарное решение расстаться с «голубой мечтой» — попасть на самый острый участок работы в нашей Службе?
Я попытался как-то очень тактично расспросить его. Безрезультатно. Слава настаивал на своем решении и далее «не раскрывался». Это было его право. Я напомнил Славе, что до его отъезда за рубеж осталось не больше 14–16 месяцев, он заменит сотрудника, который заканчивает свою командировку. Может быть, это произойдет несколько раньше. Что же случилось? Ведь он после двух лет учебы попал на работу в Центр. Прошло всего чуть больше года. Иначе нельзя. Все имеет свои сроки. Слава продолжал молчать. Что-то он скрывал. Что же мучило его? Ведь такие решения принимаются не спонтанно, а являются плодом чего-то необычного, мучительно больного.
— Я сейчас уйду на совещание. Ты никому не говорил о своем решении? — спросил я Славу.
— Нет, — ответил он. — Знает только моя жена. Кстати, у нас с ней все в порядке, и дома, на родине, тоже ничего не случилось, — спокойно пояснил Слава.
— Вот что — никому ничего не говорить и ни с кем не советоваться. Иди спокойно работать. Я вернусь, и продолжим разговор, — закончил я.
Я тоже никому из начальства не сказал о необычном рапорте…