Без видимых повреждений

Но здесь царит авторитаризм. Иногда – вопреки целесообразности и логике, просто чтобы подчеркнуть, у кого есть власть, а кто ее лишен. Это работает и для посетителей, и для заключенных. На полу линии, через которые запрещено переступать, ленточные заграждения, вроде тех, что ставят в аэропортах, чтобы управлять потоками людей. В зоне ожидания перед контролем безопасности тихо, как в церкви во время молитвы. Чувствуется напряжение. Как будто слишком громкий чих нарушит тонкий баланс. Здесь не проявляют эмоций. Не смеются.

Никаких праздных бесед. Люди не смотрят друг другу в глаза. Впереди стоит серьезный молодой охранник. Может быть, работает недавно. Он не такой суровый, как другие охранники, которых я встречала – матерые, ко всему готовые, они уже очень давно отвечают за других людей, и особенно за других мужчин. Они руководствуются принципом «я лучше знаю». Я лучше знаю, как работает эта система. Лучше знаю, плохие ли это люди. Я знаю всё о человеческой безнравственности.

Я захожу в тюрьму в 9: 02. Как и все тюрьмы, в которых я была, эта находится в глуши, на вершине одного из множества зеленых холмов, а вокруг протянулся рабочий район. Полуразвалившееся деревянное крыльцо одного из домов завалено выцветшими пластиковыми игрушками и разбитыми цветочными горшками, на двери висит табличка с надписью Шангри-Ла.

«Проверка идет уже две минуты», – говорит охранник в окне. На сайте сказано, что часы посещений – с восьми утра до трех дня. «У них в десять перекличка. Подходите к десяти».

Я возвращаюсь в машину. Слушаю NPR[117], читаю Times. Играю в дурацкую игрушку Township на телефоне. Возвращаюсь в десять.

«Перекличка только началась. Займет около часа».

Иду в машину. NPR. Times. Township. Возвращаюсь в одиннадцать. Откуда-то материализовалась очередь примерно в десять человек. Судя по всему, я одна из трех белых. Однобокая расовая несправедливость доходчиво проиллюстрирована анекдотичной демографической статистикой зала ожидания. И здесь почти одни женщины.

Охранник выдает мне ключ от шкафчика, говорит запереть в нем ключ от машины. «Значит мне взять вот этот ключ, – я поднимаю крохотный ключ от шкафчика, – чтобы запереть другой ключ». И я поднимаю брелок с ключом от машины. Охранник кивает.

Не знаю, зачем я говорю такое вслух. Моя лучшая подруга уже двадцать семь лет твердит, что у меня проблемы с субординацией. Я запираю ключи от машины в отдельном шкафчике.

С собой можно взять одну прозрачную сумочку, куда я положила ключ от шкафчика, немного денег, блеск для губ, блокнот для заметок и ручку. Позже оказывается, что три предмета из пяти проносить было нельзя.

И наконец, после полудня нас заводят в главную комнату для свиданий – глухую цементную коробку с синими лентами на полу. Ими обозначены зоны, в которые нельзя заходить заключенным и посетителям. Небольшая группа охранников со стероидными мышцами сидит в будке у стены. Этот момент вобрал в себя все стереотипы. Особенно хорошо получилось у никому не дающих спуску охранников, которые кричат, чтобы мы не толпились у торговых автоматов, указывая на маленькую табличку, согласно которой подходить к автоматам можно максимум по двое. Я пытаюсь найти в этом логику. У нас же забрали все личные вещи, так что с того, что у автомата стоят четыре или пять человек? (Здесь шесть торговых автоматов… к тому времени, как я закончу посещение, все они будут сломаны). Проблем с чтением у меня не возникало, но табличка висит не в самом заметном месте. Мы оскорблены, опозорены. «Ты читать умеешь, или чё?» – спрашивает охранник. Мне хочется заорать, что я, мать его, доцент. Да я могу так его зачитать, что он залезет обратно под ту корягу, из-под которой выполз. Но вместо этого я смотрю на него, поднимаю пачку купюр и говорю: «Мне сказали, здесь будет фуршет». Секунду он кажется озадаченным. Я знаю – это двойная, если не тройная, привилегия. Я посетитель, а не заключенная. Я белая. Образованная. Я и сама не рада, что иногда так себя веду: вставляю в разговор эти неуместные шутки. Я бы хотела почаще прислушиваться к своему внутреннему цензору (честно говоря, мне бы хотелось, чтобы у меня он хотя бы был). Охранник некоторое время смотрит на меня, а потом уходит. Позже мне рассказали, что в 2013 году в этой тюрьме заключенный убил охранника. Скорее всего, эти охранники каждый день подвергают свои жизни опасности. Вероятно, им недоплачивают, они работают сверхурочно и очень устают. Мне повезло, что я не знаю такой жизни.

Интересно, а узнаю ли я Донте. Прошло почти три года. Примерно в полпервого я вижу, как парень в горчичной робе и бежевых резиновых сандалиях выходит из запирающегося коридора. Он очень сильно постарел. Утомленное, тусклое лицо. Лишний вес. Это всё еще Донте, но, в то же время, он разительно изменился. Выглядит как старший брат себя прежнего. Всё те же обесцвеченные кончики волос, но теперь дреды собраны в длинный хвост на затылке. Крохотная татуировка в уголке лба, как кудряшка. И фингал под глазом.