По-французски я немного понимал – научился у проституток из Луизианы – и в итоге, сложив два и два, решил, что Джордж страдает от последствий морской качки. Я спросил, не из Франции ли он родом. Но он покачал головой: нет, из Греции. «Из Эллады» – так он сказал. Джордж, наверное, на фронте был наводчиком, он всегда очень точно на все указывал. Ткнет своим узловатым пальцем в небо, в тучу, в лицо незнакомца, и ты, едва повернувшись в ту сторону, сразу видишь, что он был прав. Он и в Джолли тоже ткнул пальцем, сказав: «Gr`ece, aussi»[24], и разразился хохотом.
– Vieux[25], – пояснил мне Джолли. – И очень странный.
За Джорджем постоянно таскался по пятам придурковатый и добродушный Мехмет Халил – его все звали просто Лило, – последний сын в семье каких-то бродяг или странников, тихий долговязый парнишка, страдающий неистребимой вежливостью деревенского жителя. Глядя на него, я, помнится, всегда думал, что ему прямо-таки на роду написано вечно попадать в беду. Он явно предпочитал верблюдов людям, а одного самца, которому он дал кличку Аднан, вообще любил больше всех вас, Берк, вместе взятых. Ему вряд ли было больше двенадцати, и уже одно его постоянное присутствие поблизости заставляло меня тосковать по Хоббу. Хотя уже довольно много времени прошло с тех пор, как я стал чувствовать себя старше многих.
Еще тогда вместе с нами был двоюродный брат Джолли, Мико Тедро, жилистый драчливый парнишка, с невероятной легкостью и скоростью мешавший родной язык с французским. Он по природе был слабым и каким-то раздражительно-капризным, а странствия с верблюдами, похоже, только усугубили эти его качества. А еще он страшно заботился о своей внешности и носил потрясающую курточку, расшитую золотыми птицами – от которой мне удалось-таки стащить одну пуговицу для Хобба. Впрочем, Мико оказался достаточно тщеславен, чтобы не только заметить исчезновение пуговицы, но и в ярость прийти, однако выяснить, кто ее украл, ему так и не удалось. Ездоком он был вполне сносным, только все время на что-нибудь жаловался. Хотя, если честно, я бы не стал его за это винить, потому что ему каждый день приходилось терпеть выкрутасы довольно-таки вредной верблюдицы с крайне неустойчивым характером, которую звали Салех. И вообще он был сильно разочарован всей этой затеей с верблюдами – мне об этом Джордж поведал, – поскольку ожидал не просто интересных приключений, но и особого уважения к себе и, разумеется, куда большей платы за труд.
– А вам, значит, еще и платят? – удивился я.
– Нам – да. А тебе, мисафир, – нет.
Джордж любил рассказывать, что его верблюдица Майда понимает все языки, на которых умеет говорить он сам. На самом деле Майда понимала всего несколько слов, зато на трех языках и теперь вместе с Джорджем постигала четвертый, поскольку он как раз прокладывал себе путь в мир англоязычных людей; он уже знал такие слова, как солнце, дорога, дерево, звезда, равнина, но изредка ему все же приятно было слышать всякие там merhaba[26] и mashallah[27], которые остались в моей памяти от отца.
– Скажу тебе по секрету, мисафир, мы еще будем просить Бога благословить каждое дерево и скалу на пути отсюда до моря.
Джордж лучше всех разбирался в реках. И постоянно наносил на карту тот маршрут, по которому мы следовали, сравнивая свои каракули со старинными картами, которых у него была целая пачка; все карты он раздобыл у какого-то портового грузчика еще в Измире. Как только мы подходили к какому-нибудь броду, Джордж тут же начинал искать эту речку или ручей на карте.
– Это река Гуадалупе, мисафир, – говорил он, проводя кончиком пальца по извилистой линии на карте. – Видишь, здесь она кажется всего лишь одним из множества других коротких ручьев? И все они начинаются вот тут. – Джордж указывал в то место уже на полях карты, куда явно сходились все эти извилистые линии. – Это место пока что никто на карту не нанес, но именно здесь мы найдем некое – как это сказать? Заграждение? Escarpement?
– Эскарп.
Он радостно улыбался:
– Вот видишь, мисафир? Все очень просто.
Он отмерял расстояния и направления с помощью собственного большого пальца почти так же точно, как с помощью компаса, и, хотя Хоббу очень хотелось заполучить хотя бы острые золотые наконечники от его чертежных инструментов, я понимал, что ничего не смогу взять у Джорджа, не вызвав с его стороны подозрений. В итоге Хобб вполне удовлетворился маленькой серебряной застежкой, которая однажды вечером сама отвалилась от левого сапога Джорджа.