Без воды

В свой первый день в седле – хоть меня и подташнивало от твоей мерной походки враскачку, Берк, – я все время посматривал вниз, на многоногую тень, бегущую по траве и становившуюся все длиннее и длиннее к закату, и каждый раз у меня перехватывало дыхание, ибо я четко понимал, что неким образом попал внутрь чуда, какого никогда еще не знал мир, – я мечтал туда попасть, и неожиданно мое желание осуществилось. И одновременно я испытывал острую тоску по отцу, мне не хватало Хобба и Донована, я грустил по своей прежней жизни, такой короткой, но все же полной ярких вспышек, и мне казалось, что она, эта моя прежняя жизнь, отступает от меня все дальше и дальше и вскоре совсем исчезнет за тем невероятным поворотом, который я сейчас совершаю.

* * *

Первые плоские равнины Техаса, полосой протянувшиеся от Индианолы до Сан-Антонио, представляли собой нечто вроде просторного коридора, покрытого сочной растительностью и протянувшегося вдоль речных берегов. Они были прямо-таки созданы для легкой и приятной езды верхом. Мы, по всей видимости, находились все еще сильно восточней Comancheria^[28], что не мешало нам с подозрительным вниманием осматривать окрестные холмы, опасаясь враждебных происков индейцев. В основном этим занимались сопровождавшие нас солдаты под началом Джеральда Шоу, ирландца с вечно кислой физиономией, который был твердо намерен запугать нас возможными нападениями и без конца жаловался на «отвратительный» запах верблюдов, считая его вредным как для него самого, так и для его людей, лошадей и мулов. У него вообще вызывал отвращение «весь этот спектакль с верблюдами», сопровождавшийся «вонью и шумом». «Это же позор нашей армии! – утверждал он. – Вы доставляете радость только нашим врагам». И он с наслаждением, в деталях описывал, что произойдет, если мы пересечем «тропу войны». «Собачий корм – вот на что пойдут ваши косматые друзья, – внушал он нам. – А ваша смерть будет не столь мучительна и ужасна, сколь омерзительна: ваши тела осквернят, выпустив вам кишки, а затем отрубят вам конечности и голову». А затем, говорил он, ваших верблюдов заставят бежать прямо на отряд Шоу, чтобы растоптать его, и уж его храбрые парни точно не растеряются и без колебаний срежут их выстрелами.

Но пока что любой источник воды приводил нас всего лишь в очередное нищее мексиканское пуэбло. Не успевали мы въехать в деревню, как все ее население высыпало на улицу. Старый Сэм Морзе мог бы и вовсе передумать изобретать телеграф, если б знал, с какой скоростью здесь передается любая новость. Однако ни одна победа, ни одна жестокая резня не способна была вызвать такого широчайшего интереса, как наше прибытие. Навстречу нам выбегали собаки. Дети, застигнутые среди оживленной игры, вдруг застывали в молчании. Из каждой двери высовывалась чья-то восхищенная физиономия; люди удивленно и беззастенчиво пялились на нас; там были и старые ciboleros^[29] в своих ярких пончо, и юные девушки с обнаженными плечами, покрытыми веснушками загара, и молодые ковбои, которые старательно притворялись, будто уже видели все на свете, так что вовсе не трепещут от ужаса и восторга при виде тех невероятных кентавров, что приближаются к их пуэбло. Но даже ковбои робко тянули руки, стараясь коснуться боков невиданных животных, что спокойно проплывали мимо них, и если им это удавалось, то ты, Берк, или кто-то из твоих сородичей, гневно раздув ноздри, выстреливал в сторону толпы здоровенным комком пены; особый восторг вызывали эти плевки у мальчишек, тесными рядами выстроившихся вдоль дороги.

Но сами вы, верблюды, оставались по большей части столь же равнодушны к тому восхищению, которое вызывали у жителей селений, как и к нечастым здесь дождям.

* * *

Нашим поваром был освобожденный раб по имени Эбсалом Ридинг, но солдаты звали его Старина Эб, хотя он вряд ли был так уж старше всех остальных. Его кухня на колесах, тяжело нагруженная клетками с курами, бочонками с водой и ненавистной мельницей для кукурузного зерна, которую мы называли «Маленький великан», тащилась, постанывая, в арьергарде верблюжьего каравана, а за ней на собственных ногах топал Старина Эб. У него были такие густые усы, что их вполне можно было принять за искусственные. Правую руку Эба украшала паутина шрамов, полученных, как рассказывал кто-то из солдат, в какой-то давнишней ссоре с хозяином-рабовладельцем. Но многие считали, что автор этих шрамов – сам Эб; у него была странная способность: даже когда его рука находилась слишком близко к сковороде и брызги кипящего масла попадали ему на кожу, он не только не вздрагивал, но и, глазом не моргнув, продолжал возиться у плиты; мне подобная способность представлялась совершенно бессмысленной, но очень многих она впечатляла. А в компании таких лихих кавалеристов, как охранявшие нас драгуны, это, честно говоря, очень даже имело смысл.