Без воды

Эб был хранителем нашего хлеба насущного, благодаря его усилиям мы под вечер получали те маленькие радости и удовольствия, о которых мечтали весь день. Однако нрав у нашего кормильца был сложным, переменчивым. Например, с Джолли они сразу же стали врагами, поскольку Эб никак не мог равнодушно смотреть на то, что на тарелке Джолли каждый вечер оставался несъеденный кусок солонины.

– Эй, парень, мой ужин тебе не по вкусу?

– Просто Али свинину не ест, – объяснял ему Джордж.

– Ну-ну. Может, ему еще и кружевную салфеточку стелить, как какой-нибудь герцогине?

Мало какой обычай мог настолько не подходить для подобного похода, однако есть свинину Джолли упорно отказывался. Из-за этого только за первую неделю он, по-моему, похудел фунтов на десять. Я, помнится, замечал, как он украдкой смахивает со стола в карман хлебные крошки, надеясь подманить куропатку. Одежда болталась на нем как на огородном чучеле. Несколько раз ему все же удавалось поймать птичку, и он пытался поджарить ее, подвешивая над нашим общим костром, пока не видит Эб. Но в итоге получалось, что Джолли то подвешивал ее, то прятал, то снова подвешивал, пока она чуть ли не обугливалась, хотя там и так-то есть было особенно нечего. Но Джолли с таким наслаждением обсасывал каждую обгорелую косточку, словно она была сладкой, как жареная печенка.

Итак, Джолли не признавал ни свинины, ни виски, ни азартных игр, ни развлечений со шлюхами – все это вызывало к нему недоверие со стороны солдат, и в первую очередь самого Шоу. Но и на это Джолли было плевать. Его слабостью была лишь любовь к одиночеству и чистым листам бумаги. Даже в пути он, положив пачку бумажных листков на колени, продолжал что-то рисовать. С моего места в хвосте каравана мне были видны только какие-то темные дорожки, проложенные карандашом на бумаге, но при ближайшем рассмотрении там оказывались целые миры. Закаты. Долины. Дороги, по которым движутся караваны. Руины какой-то заросшей усадьбы.

– Где он этому научился? – спросил я у Джорджа.

– Когда ездил с турками.

– А я думал, что все вы, ребята, турки.

Довольно скоро я узнал, что, если назвать Мико турком – тебе точно конец. А вот Джордж, похоже, не возражал.

Джолли молился, поднимая ладони вверх – в точности как мой отец; но в те времена насчет молитв он полностью полагался на Лило, и тот подсказывал ему, когда и как часто следует молиться. Странно было видеть, как неукротимый Джолли слушается советов мягкого и тихого Лило. Но Лило, оказывается, с детства был приучен молиться правильно и хорошо знал, как именно нужно поклоняться Богу, тогда как Джолли при всей своей глубокой вере никак не мог полностью на себя положиться. Еще совсем ребенком ему удалось вырваться из-под опеки какого-то турецкого торговца и сбежать от него. Впрочем, детали этой увлекательной истории зависели от того, кто ее рассказывал: Мико, например, считал, что Джолли был украден, а Джордж утверждал, что сбежал он по своей воле. Он вырос как бы в окружении нужной ему религии, но никогда как следует ее не понимал – ведь все молитвы были на арабском языке, а его Джолли знал гораздо хуже турецкого, да и на турецком он едва-едва научился читать. В общем, как рассказывал мне Джордж, он старался подражать другим и, как они, молился, касаясь лбом своего коврика и точно в то время, которое называл ему некий прикованный к постели старец; затем он велел Джолли совершить хадж вместо него. Об этом человеке – кем бы он ни был – Джолли никогда и никому не рассказывал. Но именно благодаря посещению Мекки и образовалась первая часть его настоящего имени – Хаджи, то есть совершивший хадж, навсегда связав его с Богом, которому он поклонялся издали. После этого его вера стала наконец принадлежать ему самому. Найдя своего Бога, Джолли затем отправился на поиски серебра. Кое-что ему удалось раздобыть в Сирии, но при дележке его бессовестно обманули. И тогда он стал искать разные другие вещи – золото, редкие минералы, соль. А нашел войну. Война началась на побережье, а затем охватила и весь Алжир, и Джолли верхом на своем Сеиде сражался на стороне французов. Через год после этих кровавых событий ему стало известно, что торговцы верблюдами отправляют караван как раз в те места, где он родился. Так он вновь оказался на родине и узнал, что мать его умерла, а кузен Мико обанкротился. Мико, кстати, был страшно огорчен теми переменами, каких от Джолли потребовала жизнь на чужбине.

Однако все это время Джолли как-то умудрялся идти вперед по тому пути, который, как он чувствовал, был ему указан Аллахом, и полагал, что движется в правильном направлении – за исключением тех случаев, когда его охватывал ужас от осознания собственного невежества. И тогда он сразу невероятно мрачнел и темнел лицом.

– Вот было бы ужасно, – как-то ночью признался он Джорджу, когда их дружба еще только зарождалась, – прожить всю жизнь, считая себя истинно верующим, и лишь на пороге смерти обнаружить, что абсолютно все делал неправильно!