Без воды

А за несколько часов до рассвета нас разбудил какой-то странный шум и заставил всех вылезти из палаток. Казалось, в лагерь проникла некая загадочная банши, но в прыгающем свете факелов были видны только серые лица невыспавшихся людей в разорванных ночных рубашках. Наконец нам удалось установить источник странных звуков: оказалось, что в загон забрался горный лев, пума. Теперь избитый, окровавленный, загнанный в угол зверь бешено отбивал удары мощных верблюжьих ног, яростно огрызался и рычал, пытаясь найти прореху в рядах обступивших его верблюдов. К тому времени, как кто-то принес ружье, он все же ухитрился просунуть плечи под ограду и удрать. Но еще долго было слышно, как этот бедолага с треском продирается сквозь колючие кусты.

Нам было приказано разойтись по палаткам, но о том, чтобы уснуть, и речи быть не могло. Я лежал в полудреме, сжимая в руке подзорную трубу, которую стащил у Шоу, но, почувствовав, что на меня кто-то смотрит, повернулся и увидел перед собой Джолли. Он, похоже, только и ждал возможности с кем-нибудь пошептаться.

– Мне очень стыдно, мисафир.

Я спросил почему. Он ответил не сразу, и лицо у него, как всегда, сразу стало сердитым.

– Видишь ли, – пояснил он, – если бы раньше мы не позволили крови пролиться, то и льва бы не приманили.

* * *

Второй отряд – собственно, всего трое всадников – присоединился к нам несколькими днями позже. Они появились в лагере поздно вечером, когда мы уже ложились спать, и без какого бы то ни было предупреждения. Но все были трезвые, ловко расседлали своих лошадей и с должным почтением отнеслись к Уэйну, когда тот вышел из палатки, чтобы с ними поздороваться. Затем они разожгли свой маленький костерок чуть в стороне от общего костра и устроились возле него, с мрачным видом ковыряя ложками холодные остатки ужина, выданные им Эбом, и тихо переговариваясь. Потом они все чаще стали поглядывать в нашу сторону, и в конце концов один из них подошел к нашему костру; на нем были приметные сапоги из телячьей кожи, такие желтые, пятнистые.

– Прошу меня простить, джентльмены, – сказал он, – но мы столько слышали о ваших удивительных питомцах. Я понимаю, конечно, что сейчас уже и поздно, и темно, и вообще неудобно, но не будете ли вы так добры – не позволите ли нам хотя бы посмотреть на них?

Это было сказано на очень хорошем английском языке и весьма вежливо, даже каким-то просительным тоном. Почему-то остальные погонщики тут же уставились на меня, и я, не подумав хорошенько и ни с кем не посоветовавшись, сказал:

– Конечно, друг! – И, подняв глаза, уставился прямо в знакомую физиономию шерифа Джона Берджера.

Знаешь, Берк, если бы мне в тот момент выстрелили прямо в сердце, я бы, наверное, точно так же омертвел. А шериф все продолжал смотреть на меня. Уже и Джолли поднялся, чтобы выполнить его просьбу, и отовсюду снова доносился шум, звучали голоса, загорались огни, и Джордж, вставая с постели, смеялся своим густым утробным смехом, а Мико недовольным тоном говорил кому-то по-гречески, что в постели ему хорошо и тепло, так что, спасибо, но он никуда не пойдет. «В чем дело, мисафир?» – окликнул меня Джордж, но я только головой покачал: нет, не сейчас. Однако это снова заставило Берджера смерить меня взглядом с головы до ног. И он еще долго смотрел на меня, пока приятели не увели его прочь. Их не было довольно долго, и все это время я прикидывал, что для меня лучше. Можно, конечно, броситься в темноту и сбежать, только далеко мне все равно не уйти. Можно притвориться, будто я плохо понимаю английский язык, если он начнет задавать мне вопросы, но это вызвало бы подозрения у моих спутников.

Когда они вернулись, я по-прежнему сидел в той же позе, так ни на что и не решившись.

Шериф Берджер был явно потрясен увиденным. Он так растерялся, что выглядел почти добрым.

– Ну, джентльмены, спасибо! Просто невероятное зрелище! Весьма, весьма благодарен. – Он пожал мне руку, и, казалось, этому рукопожатию конца не будет. – Весьма! – еще раз сказал он и отошел к своему маленькому костерку.

Не скоро я решился снова поднять глаза и посмотреть, чем занят шериф Берджер. Он дружески беседовал со своими приятелями и улыбался, все реже и реже поглядывая в мою сторону. Вскоре наш костер догорел, остались одни угли и зола, и я, свернувшись клубком и прикрыв лицо, еще несколько часов лежал, ожидая, что вот открою глаза, а он стоит рядом, да еще и сапог свой мне на грудь поставил.

Но за всю ночь я никаких подозрительных звуков не услышал, лишь потрескивали угли в догорающем костре, а где-то под утро Берджер и его люди сели на своих коней и уехали.

* * *

Вскоре после этой неприятной встречи наконец-то среди заросшей травой равнины под серым полуденным небом как бы вырос какой-то неаккуратный, словно растерзанный, но очень зеленый город. Зияли выбитые окна разрушенной церкви. Набежавшая тучка равнодушно поливала косым прохладным дождем и красивые испанские особняки, и жалкие хижины, крытые соломой и тростником.