Без войны и на войне

Еще один эпизод – рыбалка на озере в Бад-Заарове, маленьком немецком курортном городке, где отец смог в течение нескольких дней немного расслабиться и отдохнуть, прихватив за компанию и нас с мамой. Дело было в 1962 году, в период моих зимних каникул. Озеро, на котором располагался Бад-Зааров, зимой замерзало, и отцу захотелось побывать именно на зимней рыбалке. Мне это казалось ужасным занятием: часами сидеть на льду, опустив в лунку удочку и подергивая леску, в надежде на клев. Где-то в городе в это время шла настоящая жизнь, работали магазины и кафе, звучала веселая музыка, прогуливались нарядно одетые люди, работали музеи – а я? Обутая в солдатские валенки 43-го размера, чтобы не замерзнуть, коротаю время, укутанная, как в кокон, в шубу, на забытом богом озере. Мороз, солнце, ветер, какие-то немецкие спортсмены проносятся мимо на санях под парусом. Родители счастливы, они вместе. А я хмуро смотрю куда-то вдаль. Таким и остались в памяти тот день, то настроение, сохраненное на немецких фотографиях.

Спустя годы я вычитала у известного французского писателя Мишеля Турнье в его маленьком философском трактате «Зеркало идей» весьма любопытные суждения о рыбалке. Он подводит читателя к мысли о том, что охота и рыбалка привлекают людей совершенно разного склада. Мало в ком уживаются рыбак и охотник, но это как раз тот случай, мне думается, характерный для моего отца. Турнье считает, что в охоте есть агрессивность, открыто выявленное мужское начало. Охотясь, следуют определенному ритуалу, который являет собой роскошное зрелище, наполненное пальбой, треском, ревом стаи гончих собак, охотничьих рожков. А ловле рыбы сопутствуют тайна и тишина. Никто не знает, что там, в глубине, что творится под зеркалом вод. Есть в этом процессе что-то мистическое и завораживающее, – размышляет классик.

Образы французского писателя о тайных смыслах выглядят, быть может, несколько литературно, порождая ассоциации с картинами аристократических забав у воды, но рассуждения о том, что рыбак склонен предаваться мечтам, размышлять, а сам процесс ловли рыбы – лишь повод побыть наедине с самим собой, мне думается, точны. «Рыбак – это созерцатель, склонный к медитации», – хочется согласиться с Турнье.

Конечно, современному рыболову и в голову не приходит размышлять о ритуалах, рыбной ловле, но сами по себе такие умозрительные вещи обогащают нашу жизнь, и, поддавшись литературной игре, можно позволить себе построить метафору о ловцах и охотниках.

Обнимая тебя – обнимаю весь мир!

Как-то раз мама сообщила, что собирается навестить свою старую знакомую на 1-й Мещанской улице. «Комната у меня там была до войны», – добавила она коротко, словно не желая обсуждать подробности. Я, в те времена занятая своими собственными проблемами, и не пыталась вникать в историю какой-то тети Фриды и дома, в котором началась московская жизнь моей мамы, когда она, семнадцатилетняя, очутилась «на заработках» в столице и должна была «снимать угол», как она говорила.

Мама устроилась в Наркомат леса, в буфет. «Сыта будешь, Тонечка», – советовала с крестьянской практичностью бабушка. Девушкой мама была толковой, делала все легко и ловко, благо в деревне ей приходилось выдерживать куда более серьезные физические нагрузки. Завершив работу в буфете, она бежала с подружками гулять по Москве, в кино или в парк на танцы под духовой оркестр. В ту последнюю довоенную весну жизнь казалась ей яркой и радостной.

Даже хлопоты по наведению порядка в квартире хозяйки: стирка, глажка, уборка и пресловутая штопка (тогда этому занятию – ремонту одежды – приходилось отдавать много времени) – не омрачали светлого настроения, да и тетя Фрида, со слов мамы, была женщиной отзывчивой и требовательных окриков в адрес молоденькой жилички себе не позволяла. Для мамы же домашняя повинность казалась естественным знаком внимания и благодарности к приютившей ее хозяйке. В теплое время года, рассказывала мама, чтобы никому не мешать, она удалялась ночевать на балкон. Там было вполне сносно, никто маме не мешал, не было слышно голосов хозяйки и ее домочадцев: это было ее отдельное, личное пространство. Рассказ мамы о ее житье-бытье на хозяйском балконе меня тронул.

Она не роптала, не высказывала никаких сожалений об этом вынужденном, в поисках уединения, пребывании на «свежем воздухе», напротив, много лет спустя, поддавшись ностальгии, отправилась взглянуть на этот балкончик, чтобы оживить воспоминания о днях своей молодости.

Вообще ее отличали удивительная жизнестойкость, умение отстраняться от давления и тягот холодного и неустроенного быта. Оставив в прошлом хорошо знакомый и любимый мир деревни, с его крестьянской уравновешенностью и размеренностью бытия, свою избушку в три окошка, девушка сумела выстоять в новых, не привычных для нее условиях уже тогда суматошного, живого столичного города и полюбить его с первого взгляда.