Безбожно счастлив. Почему без религии нам жилось бы лучше

Ведь из-за всех миллиардов генетических комбинаций, которые могли возникнуть в результате слияния яйцеклетки наших матерей и сперматозоидов наших отцов, появились именно мы. И из всех миллиардов путей, которыми мы могли бы пойти, возник именно этот путь. Поэтому наша биография столь же уникальна, как и наша биология – и они вместе составляют нашу уникальную жизнь!

Мы состоим, как и все прочие живые существа, из частиц этой вселенной, а когда мы умрем, наше тело распадется на них снова еще скорее, чем оно уже начало это делать при нашей жизни.

О’кей, стать биокомпостом – это звучит поначалу не слишком поэтично – но кто знает, какими путями затем пойдут наши отдельные части! Возможности материи почти безграничны, если только она свободна. И, может быть, отдельная молекула мозга, которая разрабатывает этот текст, однажды взойдет в широту вселенной, станет звездной пылью и когда-нибудь, когда человечество давно уже вымрет и будет позабыто, станет частью новой планеты. А может – каким-нибудь бананом, кто знает.

И хотя после смерти жизнь нашей личности попросту невозможна, так как она (личность наша), вне сомнений, привязана к живым структурам, все же другие элементы нашей жизни на самом деле бессмертны: наши идеи, которые, подобно огню пожаров, способны воспламенять мозги других людей, наши слова и дела, которые люди будут помнить, поступки, которые мы совершали – или которых даже не совершали.

И пускай даже мне нелегко отделаться от мнения моего друга Михаэля Шмидта-Саломона, что когда-то забудется и само забвение, меня все же всякий раз, когда я гляжу на своих детей, ощущаю магию бессмертия.

Конечно, такая мысль приходит мне в голову не каждый день – да и не особенно много от нее пользы в будничном существовании, ведь порой в нем столько всякой раздражающей нервотрепки! – однако в конечном счете они, мои дети, – это мои мосты в бессмертие, хотя и сами они преходящи.

А испытываю ли я сам – как человек безбожно счастливый – страх перед смертью? Да, и еще какой! А боюсь ли я стать мертвым? Скажем так: то, что мир должен функционировать и без меня, представляется мне абсурдной идеей, но это основано скорее на моей личности, чем на реальности – и, к счастью, сам я своего отсутствия сознавать не буду.

Поэтому вопрос, когда именно начинается наша жизнь, может оказаться трудным даже для людей, которые предпочитают мыслить, а не молиться. И когда именно она кончается? Что ж, разумеется, и это – хотя и в меньшей степени – заслуживает обсуждения.

Тот факт, что она кончается, неоспорим, и славно, что это так. Бесконечная жизнь была бы некой «инфляцией», пусть даже она, согласно некоторым религиозным концепциям, – иная, нежели жизнь до смерти. И насколько часто людей утешала мысль о потустороннем? И как часто им объясняли, будто в надежде на это потустороннее они должны подчиняться временным посюсторонним владыкам?

Для нашего свободного ума это, конечно, не вариант. Принятие конечной и притом однократной жизни вначале может оказаться непростым делом, прежде всего для тех, кто был воспитан в других убеждениях. Принять это, быть может, особенно тяжело в конце жизни, ведь до этого мы можем судить о таких вещах с пока еще сравнительно безопасного расстояния. Но в награду за это безбожное счастье представляется мне приемлемым и правдоподобным мировоззрением – таким, которое соответствует добытым нами знаниям. Таким, которое делает вызов ожидающему некогда небытию и этим обязывает нас к большему уважению к этой жизни и к тому, чтобы наслаждаться ей в полной мере.

Но что если наша противница абортов и все время перебивающий меня бывший пастор все-таки правы? Или если правы те люди, которые преследуют нашу автобусную кампанию лозунгами типа: «А вдруг Он все-таки существует…»?

Лично я отказываюсь тратить данное мне в распоряжение краткое время земной жизни на то, чтобы отвечать на гипотетические вопросы. Ведь точно так же я мог бы изводить себя размышлениями о том, в какой жизни после этой нынешней я мог бы родиться снова. Или почему гарем с аппетитными барышнями, ожидающий набожных мусульманских мужчин и храбрых джихадистов, для меня был бы только адом.

«Но если вы после смерти узнаете, что – упс! – существует-таки жизнь после смерти, – задает теперь Винсу Эберту заключительный вопрос Анна Билль, – вы придете на небо и попытаетесь после жизни на земле объяснить Петру, что этого не может быть, – как вы это сделаете?»

«Тогда я ему скажу: один-ноль в твою пользу!»

Ну вот и все, можно расходиться. На глупые вопросы имеются глупые ответы – такова жизнь.

Моя смерть принадлежит мне!

«Для начинающих педагогов это то же самое, что и в реальной жизни, – говорит женщина с короткими черными волосами и узкими губами, с которых не сходит улыбка. – Нет второго шанса на первое впечатление, да?! И то же касается вашего ухода из жизни, то же самое: он только в ваших руках, больше ни в чьих!»