Безбожно счастлив. Почему без религии нам жилось бы лучше

«То же, что до жизни, то есть ничего – после смерти мы более не существуем».

Я делаю краткую паузу, по которой можно подумать, что я новичок в ток-шоу, но Анна Билль ведет себя доброжелательно и продолжает допытываться:

«А вы ощущаете это как бремя?»

Разумеется, такой вопрос не мог не быть задан, ведь один из самых древних упреков людям, предпочитающим безрелигиозную картину мира, звучит так: значит, все отлично с вашей самоопределяющейся жизнью, carpe diem^[92] и все такое – а что вы нам предложите после всего этого? Без билета в рай как-то совсем не весело! Не может быть, чтобы ничего там не было!

Э-эх… Но – сорри! Одна жизнь. Один шанс сформировать ее самому. Один шанс, чтобы мы сами наполнили ее смыслом.

Однако то, что вначале воспринимается как слабый аргумент, создающий ложную видимость якобы здравого подхода к жизни, при ближайшем рассмотрении оказывается прямой противоположностью.

«Это ни в коем случае не бремя, – отвечаю я поэтому Анне Билль, – это делает мою жизнь, да и жизнь каждого из нас невероятно ценной. Ибо в бесконечной жизни день не имеет ценности. А вот если жизнь конечна, то мы можем понять ее как однократный шанс сформировать и свою жизнь, и жизнь наших собратьев по виду и прочих животных как можно более достойной».

Не успел я договорить о жизни, как тут же берет слово противница абортов^[93]. Она задорно и косноязычно описывает мою точку зрения как «тоже только теорию» – и, хотя тут она права, эта мысль не позволяет провести важное различие между теорией, то есть гипотезой, содержащей некое внутренне согласованное представление, и противоречивыми и необоснованными утверждениями.

И если она хочет поймать меня на крючок своими припасенными на этот случай фразами, то это ей, похоже, удается: пульс у меня поднимается, и когда я вижу себя на одном из маленьких мониторов, которые отображают происходящее в студии, то немного пугаюсь – потому что, судя по всему, я выгляжу весьма злобным типом, а сам думаю, будто скрываю свое негодование под маской лукавства. И чем дольше дама говорит, тем больше я вижу в ней только лишь женщину, которая хочет с улыбкой попрать права женщин и делает это, основываясь на своей мистической вере. Когда Анна Билль еще раз спрашивает, считаю ли я душу чем-то реальным, я совершаю свой первый промах.

«Душа – это религиозное заблуждение».

«Но мы более уважительны!» – вставляет противница абортов и защитница жизни – а по сути дела ее противница.

Однако даже ведущая считает, что это несколько чересчур – и в этом она права, то есть дал маху. Но тот, кто в контексте организованной веры говорит о вечной жизни, должен также упомянуть, что эта вечная жизнь, согласно религиозным учениям, может находиться в двух совсем по-разному сотворенных местах.

Поэтому я прошу у госпожи Билль прощения за мою маленькую наглость с цитатой из Гете, которую мне часто так часто приводил один коллега по фонду, что она сама пришла мне на ум.

«Извиняюсь, но – “не штопают шелком грубый мешок”^[94]!»

И вот началось: дискуссия разгорается, и мне следует оправдать ожидания, раз уж я сам подлил масла в огонь.

«Мы не вправе забывать, что в христианстве мы имеем дело с учением, в высшей степени неэтичным! – На стороне Бога – неприкрытое беспокойство, потому что, в конце концов, то, что я сказал, противоположно тому, что представители этой религии пишут на своих знаменах – теперь я должен протестовать против явного протеста и победить. – Иисус говорит не только о вечной жизни, но и о вечном адском огне, а тот, кто несет столь феноменальную бессмыслицу, ни в коем случает не заслуживает уважения, а как раз наоборот!»

«Позвольте-ка узнать, где это вы отыскали книги, в которых такое понаписано!» – Пастор то и дело меня перебивает, поэтому я кратко вставляю в ответ:

«А Библия?»

Но тут окончательно воспламеняется гнев просвещенного пастора, немедленно разъясняющего мне, что Библия построена на аллегориях, и я должен уразуметь, что буквально ее уже никто не воспринимает. В своем последнем пункте он действительно прав, пусть даже, к сожалению, ограниченно: согласно ЭМНИД^[95]-опросу читателей евангелического журнала «Chrismon»^[96] процентов 12 немцев верят, что злые люди попадут в ад. Зато 48 процентов считают, что со смертью все заканчивается, и только 31 процент надеется на воскресение из мертвых¹⁰³.

Правота пастора ограниченна, так как все еще происходят истории типа тех, которую я сейчас опишу на ток-шоу:

Когда я исполнял обязанности учителя в школе, там обсуждали мое отношение к религии, и как-то днем предстают передо мной две второклассницы и глядят на меня, вытаращив глаза.

«Герр Мюлла! – начинает та, что поменьше, и при этом нервно теребит свою косу. – Это… п-п-правда?»

«Что именно?»

«Что ты не… веришь в Бога?!» «Ну… в общем, да. – Я слегка озадачен, поскольку не подготовлен к теологической дискуссии с семилетками. – Да, это правда – а что?»

Они от ужаса придвигаются друг к дружке, и та, что повыше, продолжает: