Бездна

Никто не шевелится, накосячить легко, стоит хрюкнуть под руку, все нервные, что вроде бы хорошо, мы же люди, а не тупые животные, но у чувствительности есть и тёмная сторона, а воображение у дураков даже богаче, чем у гениев.

Я посмотрел во все стороны, не поворачивая головы, Пушкин увидит привычный пейзаж настолько, насколько хватит его несовершенного зрения.

Остальные довольно сопят, отхрюкиваются, наконец Южанин сказал плямкающим голосом:

– Пейзаж вроде бы вполне. Куды ни глянь. Шеф?

Я сказал почти твёрдым голосом:

– Входим. Ничего не трогать, ничему не пугаться!

В молчании прошли группкой через двор, остановились, давая мне первому подняться по скрипучему крыльцу из натурального дерева, ступеньки тёмные, с въевшейся в щели грязью.

Дверь сама не распахнулась, пришлось взяться за ручку и потянуть на себя. Отворилась с неприятным скрипом, тяжёлая и сырая, доски серые, шероховатые, тоже вобравшие на поверхность пыль и грязь.

Я перешагнул порог, сделал ещё пару шагов, давая возможность войти и остальным фёдоровцам.

– Это сени, – сказал шёпотом за спиной Южанин. – Не сенник, где хранят сено, а сени… что-то вроде холла.

– Так бы и сказал, – буркнул Гавгамел. – Прихожая, если без фокусов. Шеф, всё нормально?

– Всё по описаниям, – подтвердил я, хотя под ложечкой екнуло. – Имение было стандартным, так что всё путём.

Казуальник выдвинулся чуть вперёд, ткнул пальцем в сторону большого медного сосуда, что-то среднее между кастрюлей и кувшином с широком горлом.

– А это чё?

– Ночной горшок, – пояснил за меня с готовностью Гавгамел. – Хотя, конечно. в него срали не только ночью. Не выходить же всякий раз во двор? Хотя с крыльца тоже удобно.

Казуальник посмотрел по сторонам, но никаких труб от горшка к септику во дворе не видать, хотя да, кусты везде ещё те, будто снова времена царя Гороха.

– А потом?

Гавгамел объяснил обстоятельно, важный от знания деталей жизни дворянства эпохи царизма:

– Слуги выносили во двор и выливали под кусты роз, чтобы благоухали мощнее. Потому дамы изобрели духи, чтобы аромат перебивать уже запахом. Интересной была у Пушкина жизнь, Федя!

– Аромат и запахи не одно и то же?

– Одно и то же, – подтвердил Гавгамел, – но разное. Как тебе обстановочка?

Казуальник огляделся, поморщил нос.

– Не верю, что в таком вот… могли жить поэты!.. Как же стихи писал, если срал в ночной горшок?..

– Не обязательно писать стихи на горшке, – пояснил Гавгамел грохочущим голосом. – Стихи писал с венком на черепе и арфой в руках на веранде!.. И даже видел муз с лирами в руках. Это тоже арфы, только поменьше, потому и лиры.

Южанин всё осматривался, поворачиваясь на месте, как цирковой слон, величаво и неспешно, наконец проговорил с сомнением:

– Как-то не весьма. А нельзя ли…

Все повернулись ко мне, я ответил твердо:

– Низзя!.. Он жил в этом счастье. А в эпохе почти победившего коммунизма с ума сойдет или рухнется. У нас умалишённых и так хватает, вон на Гавгамела посмотрите.

Гавгамел отмахнулся.

– Все мы малость, а кто и не малость. Разве нормальные бы с деревьев слезли? А в пещерах было вообще щасте.

Южанин осматривался, пробормотал озадаченно.

– Вот в таком жили? Брешешь, наверное? А где прикол?

Тартарин огляделся, сказал с чувством:

– Всё в точности!

– А конюшня с крепостными? – спросил Казуальник въедливо.

Я кивнул в сторону глухой стены.

– Слева на участке. У Пушкина была где-то пара сотен крепостных, среди них половина женщин, вполне достаточно для половых нужд болдинской осени. Не всех, конечно, взяли бы в эскортницы, хотя кто знает вкусы тамошней аристократии, но молодых девок полста наберется! Вряд ли Пушкин страдал перверсиями, хотя он же поэт… гм… творческая личность…

Казуальник вздохнул.

– Чует моя душа в пятках, с этим воскрешением ещё накопулируемся. А как прекрасно в лозунгах! Всеобщее воскрешение – ура!.. Гуманизм на марше!.. Строем по двое в колонне марш к светлому будущему всего человечества!

Я указал на дверь, ведущую во внутренние помещения.

– Там главная комната. Полагаю, Пушкин лежит там. Или в следующей, что спальня. Готовы?

Южанин вдруг хохотнул, сказал весело:

– Погоди. Слыхал, в компании Яндекс-Аэро подали заявку на воскрешение Ален Делона!

Я дёрнулся, словно в спину ткнули шилом.

– Чего? Не имеют права!..

– Потому и подали заявку, – пояснил он, – это мы без неё, мы же сами фёдоровцы. Нам по чину положено.

Гавгамел спросил лениво:

– Хто это?

– Вроде бы певун, – ответил Южанин безразлично. – Был в тренде. Женщины балдели. Певун и красавец. Конечно, по тогдашним нормам.

– Зачем? – спросил Гавгамел.

Поморщился, а Южанин сказал саркастически:

– А зачем Пушкина?.. Наверное, всё потому, что так считалось правильным. Воскресить всех предков – благородное дело!.. Вот мы эти, как их, благородные. Даже очень. Делаем то, что было завещано.

– Как бы завещано, – уточнил Казуальник. – Нигде юридически не зафиксировано.

Гавгамел было шагнул к заветной двери, за которой в постели распростерто солнце русской поэзии, но остановился, повернулся к нам.