Бездна

– Если что, – ответил Ламмер тихо, – виноваты сингуляры!

Казуальник сказал тихим голосом:

– Их техника работает – комар носа не подточит. Лишь бы нам самим не обделаться.

Гавгамел улыбнулся во всю ширь, такой бывает только Волга во время половодья.

– А чё? – сказал он нормальным гулким голосом – Уже всё сделано… Александр Сергеич, вы там как?.. Всё ещё баинки?.. Пора просыпаться! Отечество ждет и жаждет!

Сердце мое стучит всё чаще, вот он, исторический момент, когда воплощается самая величайшая и самая благороднейшая мечта человечества. Возрождаем к жизни предков, воздавая им за то, что живём и завоёвываем вселенную. Хотя принято говорить не «завоёвываем», она пуста, а «осваиваем».

Человек с бакенбардами распахнул глаза, глазные яблоки сдвинулись в одну сторону, потом в другую, но сам не шевелится, выжидает, прислушивается, затем с бережностью, заранее скривив лицо в ожидании резкой боли, пощупал бедро, где пуля перебила шейку и дальше проникла в живот.

Глаза его расширились, спросил быстрым хрипловатым голосом:

– Где рана?.. Что со мной?

– Был перитонит, – сообщил я, – пустячок. Это такое пустяковое воспаление, но мы справились.

В чёрных, как спелые маслины, глазах человека на кровати проступило непонимание.

– Но Аренд, – сказал он тем же быстрым голосом, – говорил…

– Сказал правду, – подтвердил я, – рана смертельная… но не во всех случаях. Сейчас всё в порядке, вы же чувствуете?

Он пробормотал настороженно:

– Да, но… как?

Я отмахнулся.

– Стоит ли вам, дворянину и творческой личности, интересоваться такими мирскими делами?.. Просто сейчас лекари умеют больше, лучше и глыбже. Даже не обязательно лейб-медики.

Он сказал потрясенным голосом:

– Но все равно не разумею…

– Всё потом, – заверил я благожелательно. – Сейчас отдохните, наберитесь сил…

Он приподнялся на локте, встревоженный и недоумевающий, спросил хрипловатым голосом:

– Что… Где я?

Я ответил с подкупающей, надеюсь, любезностью:

– В постели, Александр Сергеевич, в постели. Постель на кровати.

Он быстро оглядел нас исподлобья. Явно не нравимся, все высокие в сравнении с ним, а мужчины инстинктивно не любят тех, кто выше ростом, да и вообще крупнее, а он и в своё время не был великаном, в обществе от жены держался на расстоянии, чтобы малый рост не был так заметен…

– А что… я же умирал!.. Я причастился!

Гавгамел раскрыл рот, чтобы ответить, не соблюдает, гад, субординацию, я быстро ответил:

– Причастие не обязывает умереть, Александр Сергеевич. Причастие – всего лишь очищение от грехов. Вы очистились, всё в порядке. Возможно это и помогло, что мы в последний момент успели спасти вас.

Он пробормотал:

– Но я же помню, что уже умирал…

Я перебил льстивым голосом:

– Александр Сергеевич, всё так и случилось, но мы в последний момент успели. Мы хоть и медики, но высоко чтим ваши стихи и даже прозу. Если бы не та злосчастная дуэль, каким бы вы стали великим прозаиком!.. Мы все просчитали на… в общем, на счётах. Очень хороших! И больших в четыре руки. Или в шесть, неважно. И теперь очень постарались для вас…

Он сел на постели, свесив ноги на пол, пощупал живот на том месте, куда попала пуля и где тогда шёл обширный абсцесс, приведший к смерти.

– А рана, – прошептал он в великом изумлении, – где рана?.. Почему даже шрама нет?

– А зачем он вам? – спросил я. – Перед женщинами бахвалиться?.. Вы величайший из поэтов!.. Перед вами даже Шекспир ну совсем карлик…

Он спросил быстро:

– Кто такой Шекспир?

Казуальник сказал быстро и небрежно:

– Да так, простолюдин, пьески писал.

Лицо Пушкина чуть утратило настороженность.

– А-а, из простолюдинов… Ну простолюдины тоже иногда бывают умные, хотя, конечно, до высокой поэзии никому из них не всползти. Требуется благородное происхождение и особое строение души… Но… нет, ничего не понимаю!.. Я что, был без памяти очень долго?.. Потому и рана зажила?..

– Плюс косметические процедуры, – сказал я. – Для сокрытия шрама. Вы же величайший поэт, национальное сокровище!.. Ваш памятник вознёсся главою непокорной выше Александрийского столпа, а к нему и калмык, и тунгус… и программисты!

Казуальник хмыкнул за моей спиной, я хватил лишнего, программисты разве что к памятнику Алана Тьюринга, да и то по своей рациональности вряд ли поднимут жопы из уютных кресел, им достаточно и того, что помнят и чтят.

Пушкин посмотрел на ноги, рядом с кроватью изящно скроенные по тогдашней моде то ли сапоги, то ли туфли, мы предпочитаем увиливаемо называть это башмаками, а то и вовсе обувью, перевёл взгляд на меня, на моих соратников, все одеты по тогдашней моде, держимся почтительно.

– И что же… теперь?

Я сказал с жаром:

– Александр Сергеевич, вас любят и почитают ещё больше, чем в том далёком году, когда пуля Дантеса шандарахнула вас в абдомен.

Он дёрнулся, глаза чуть расширились, словно от резкой боли, но это лишь воспоминание, тут же пришел в себя и спросил хриплым от волнения голосом:

– Не могу поверить… Не сон ли это?.. Как это в далёком году? А сейчас какой? Как долго я был в небытии?