Бездна

– И первому прозаику, – подтвердил Ламмер льстиво. – Быт есть быт, Александр Сергеевич. Кушать надобно и поэту, и крестьянину, а в туалет даже государь император ходит… как я предполагаю. У вас были трудности с публикациями в «Современнике», долги, слишком мелкие гонорары, но сейчас всё в непотребном прошлом!.. Вам не нужно думать, чем заработать на жизнь и весёлые шалости с цыганками и медведями. И шампанского сколько – хоть ванну в ней принимай, хоть бассейн наливай…

Он взглянул исподлобья.

– Чё, правда?

– Истинная, – подтвердил Гавгамел. – Вам усё можно, Александр Сергеич!.. Репутация, как и деньги в банке под процентом, растёт и множится. Можно и ванну с шампанским, и бассейн! Вам усё можно, это нам низзя, а вам что, вы поэт, лучшая лира и даже арфа Российской империи от можа и до можа!

Глава 6

Пушкин осторожно встал с кровати, сделал два шажка к окну, выглянул. Гавгамел показал мне большой палец, дескать, всё в порядке, там всё так засрано, что точно девятнадцатый век на дворе и даже в саду.

– Значит, – проговорил он в тревоге, – государь император тоже представился… Хотя мой допуск во дворец в качестве камер-юнкера наверняка в силе, кто посмеет отменить волю императора?.. Ги, разве что наследник… Как я хотел бы вечной жизни государю императору Николаю Первому, он же мой личный цензор, великая честь для творческого человека!

Мы переглянулись, Ламмер сказал таким сладеньким голосом, что отчётливо запахло патокой, а я даже ощутил её привкус во рту:

– Всё хорошо, Александр Сергеевич, всё хорошо… Государь император и его дети перемёрли, но не беспокойтесь, никакой чумы. Старость есть старость, золотая пора осени, за которой, как вы мудро и прозорливо заметили, всегда почему-то зима. Видимо, по непонятной нам Божьей мудрости.

– Но государь император Николай…

Гавгамел прервал:

– Это для него было великой честь быть вашим цензором, Александр Сергеевич!.. Сейчас спроси кого на улице, кто правил Россией в эпоху Пушкина, мало кто вспомнит!.. Потому так важно, что вы живы, а всё остальное тлен…

На лице Пушкина, как я заметил, да и другие тоже, борются тщеславие с неприятием не совсем уважительных слов насчет перемерлости императорской семьи, хотя, конечно, доволен, даже счастлив упоминанию насчет «эпохи Пушкина».

– Так что же теперь? – спросил он тревожно. – Я, говорите, здоров?.. Тогда велите заложить лошадей, я немедленно во дворец перед светлы очи нынешнего государя императора!.. Сейчас должен править его сын или даже внук?.. Хотя нет, если так много времени, то кто-то из праправнуков? Я камер-юнкер!..

Ламмер подпрыгнул, ответил с замысловатым поклоном, словно оказался в эпохе Ренессанса при королевском дворе Людовика Четырнадцатого:

– Да-да, вы правы!.. Поэты всегда правы, Александр Сергеевич, а весь этот скотский мир неправ! Но всё же вам необходимо ещё полежать, потом заново ходить и выглядывать в окна. Это я вам как лекарь говорю.

Пушкин спросил с подозрением:

– Вы лейб-лекарь или земский?.. Из дворца прислали или из губернских?

Ламмер ответил с пафосом, которого хватило бы Гомеру и ещё пара щепоток осталась бы Овидию:

– Что вы, что вы! С самого верху. Мы, Лександр Сергеич, спим и видим, как вам сделать лучше и приятственнее как камер-юнкеру Его Императорского Величества!.. Ибо и никак иначе. На том стоим, а иногда и вовсе лежим. Всё во имя Отечества и его грядущей славы!.. Где и финн и ныне дикий тунгус помнит и чтит ваше имя! Особенно тунгус!

Помалкивающий Тартарен наконец-то шевельнулся, сказал проникновенным тоном:

– Что камер-юнкер?.. Вы – Пушкин!.. Это намного выше, как вы сами сказали, Александрийского столба.

Пушкин выпрямился, словно в самом деле хотел стать выше Александрийского, а то и Фаросского мая ка, глаза блеснул дьявольской гордостью.

– Вы можете идти. Я пока помыслю о жизни и творчестве.

Я поклонился, сказал вежливо, но всё же голосом председателя фёдоровского общества:

– Отдыхайте, Александр Сергеевич!

Покинули комнату со всей почтительностью, на крыльце я было остановился с соратниками, надо бы обсудить, как шагнём дальше, затруднения уже видны сейчас, хотя ещё не сформулировали, однако Аркадий аристократически наморщил нос и сказал томно:

– В Москву, в Москву, в Москву!..

Казуальник, которому тоже явно хочется подальше от этой пещерно-средневековой дикости, сразу же возразил:

– Ну чего тебе, Аркаша?.. Все тут с крыльца ссали. Ты подумай только, сам Александр Сергеич мочился через перила!

Южанин усомнился:

– С его ростом?

Тартарин за нашими спинами сказал уязвлено:

– Никто тут ещё не мочился! Это я как специалист создал соответствующие эпохе и дворянским усадьбам ароматы и запахи.

– Мочи и говна? – уточнил Казуальник.

– Отходов, – заявил Тартарин. – Помои тоже с крыльца выплескивали. Так что всё здесь пахнет и благоухает как надо. Идентично времени, как говорят недобитые нами умники. А вы что, ждете канализацию?..

Гавгамел поддержал сочувствующим голосом: