Бездна

Она наконец произнесла:

– И… что думаешь?

– Стою на асфальте я в лыжи обутый, – процитировал я Гавгамела. – То ли лыжи не едут, то ли я… странноват.

Она качнулась передо мною, словно под порывом ветра, всё такая же лёгкая и солнечная, как акварель Щепетнова. Улыбается мило и понимающе, то ли ребёнок, то ли воплощенная мудрость Вселенной, – Трудно удариться, – произнесла она как бы сочувствующе, – если стоишь на месте.

– А мы даже лежим, – сообщил я едко. – Правда, и лежачих несёт в неведомую даль.

– Время такое, – сказала она беспечно и тут же уточнила, – время всегда… несёт. Но ты же здесь шеф? Крепись, командир должон быть примером. А плохие мысли пройдут, если их попинать.

– Не проходят, – признался я. – Вчера даже ночью проснулся с этой мыслью, если это мысль, а не чуйство.

– В туалет приспичило, – сказала она знающе. – Не пей много перед сном.

– Это да, – согласился я. – В туалете набралось на полраковины, пусть анализирует, что со мной не так, но всё же получается, что и ночью думал.

– Думать вообще вредно, – заявила она. – От этого морщины на лбу и под черепной крышкой.

Я посмотрел с подозрением. Ламмер принял бы за чистую монету, всё ещё отстаивает приоритет интуиции и озарений, для этого не надо думать, но меня не собьёшь, буркнул:

– А ты не думаешь вовсе?

Она улыбнулась, сказала неожиданно:

– Нравится среди небоскребов? А как насчет выбраться, к примеру, на речку?

– С удовольствием, – ответил я бездумно, сейчас выбраться можно на любой край света и так же моментально вернуться.

Она кивнула, дома исчезли, словно некто отдернул гигантский занавес с нарисованным городом. Перед нами и со всех сторон бескрайний мир с чистым голубым небом, где белоснежными овечками пасётся пара облачков, вдали зелёный лес, на этом берегу кучка деревьев в оранжево-красном уборе готовится к осени, а мы в двух шагах от воды, речушка несёт воды деловито и напористо, веет свежестью.

В груди слегка защемило, это же место, куда мы с Варькой часто убегали с уроков. Школа на самом берегу, забор отгораживал от воды высокий, но что нам забор, что нам запреты, если сердце жаждет свободы, а то и вовсе воли.

– Здорово, – сказал я. – Силёнки у тебя ещё те!.. Даже пространство не дрогнуло.

– А ты бы заметил?

– Конечно.

Она отмахнулось.

– Способов много, каждый привыкает к своим. Моя тётя самолётами не пользовалась, только поездами.

– Почему здесь? – спросил я в лоб.

Она ответила легко:

– Нравится. Люблю реки. А это особенная. Медленная такая, неспешная, как тысячи других, но ей и такой хорошо. Она собой довольна.

– Не капризная, – согласился я. – Тогда чуть ближе, почему именно в этом месте?

Её лицо излучает детскую невинность, спросила так же легко и беззаботно:

– А какая разница?..

Я не стал объяснять, что разница есть, мы явно здесь не просто так. Либо хорошо сканирует мою память, либо есть ключ к неким моим скелетам в шкафу.

– Кто ты? – спросил я в лоб.

Она улыбнулась, но взгляд изменился, сейчас уже не та хохочущая пустышка, какой показалась при первом знакомстве, что-то на миг проскользнуло от леди, что обязана владеть собой в любой ситуации.

– А ты как думаешь?

– Знаешь слишком много, – отрубил я.

– Все знают, – напомнила она.

– Из того, – уточнил я, – что у меня под замком.

Она поинтересовалась невинно:

– Разве ты не открыт?

– Не настолько, – ответил я. – Не настолько.

Она легко опустилась на траву, мне даже почудилось, что не примяла в первое мгновение, но потом да, села по-настоящему, как человек, который весит килограммов семьдесят-восемьдесят.

Нет, на вид в ней не больше шестидесяти.

– Где трупы закапываешь?

– Распыляю, – сообщил я. – Нужно в ногу с эпохой.

– Эпоха ещё та, – согласилась она. – Ты в самом деле не отстаёшь?

Я сдвинул плечами, наша эпоха вообще-то стоит, мир благополучия в прогрессе не нуждается, но в её голосе откровенная ирония, я сказал с неудовольствием:

– Злая ты, придушить бы тебя.

– А почему не придушишь? – поинтересовалась она. – Добрым стал?

Я буркнул:

– А вдруг из тебя выпадет что-то ценное, а мне складывать некуда.

– Обидно?

– Досадно.

Она улыбнулась.

– Не расстраивайся. Ничего из меня не выпадет, я сама всё лишнее чищу.

Что-то в её голосе насторожило, я поинтересовался:

– И много вычистила?

Она помедлила с ответом, даже губу прикусила в задумчивости.

– Да это скорее пожелание. На самом деле, если честно, ничего не убрала. Я жадная. Даже те неприятности, что были и когда-то сильно ранили, оставила. В неприкосновенности. Хай будэ!

Я поинтересовался, чувствуя, что перешагиваю некую запретную черту:

– А были… большие?

Она прямо взглянула мне в глаза.

– Огромные.

– Тогда почему?

Она чуть помедлила с ответом.

– Они тоже… что-то дали. Чем-то обогатили, хотя было больно. Потому и сохранила. Я оптимистка, в прошлом было много и хорошего. Даже прекрасного!

– Тогда хорошее бы оставила, – предложил я, – а плохое вычистила.

Она спросила мягко:

– Так поступил ты?

– Я не вычистил, – признался я, – просто загнал поглубже. А ты почему?

– Потому что плохое, – ответила она раздумчиво, – так тесно переплетено с хорошим… даже прекрасным!