Бездна

Но попробуй сингуляры подбросить нам хоть чуть трудностей, сразу завопим, что нас обижают, пользуясь своим технологическим и прочими преимуществами.

Гавгамел посматривал на меня усмешливо, пророкотал грохочущим голосом, стараясь сделать его дружеским и участливым:

– Где дурь, там обязательно человечность. Верно, шеф? Где один интеллект, то ИИ и сингуляры. Хотя насчет сингуляров не уверен. Вряд ли они смогли отказаться от такой сладкой возможности, как дурость.

Тартарин звучно шлёпнул его по округлому, как валун на берегу океана, массивному плечу.

– У нас люди, если без сучков, то и люди вовсе. С ними даже общаться противно.

– Ты о тесте Тьюринга?

Он ответил с кривой улыбкой:

– Ты же помнишь, тест Тьюринга был только тогда пройден, когда робот начал говорить дурости, скабрёзности. И тогда его признали равным по интеллекту человеку, хотя никаких прав не дали, привет Курцвейлу.

Гавгамел посмотрел на него с подозрением.

– А ты точно не моб?

Тартарин откинулся в кресле, словно получил кулаком в лоб.

– Ты чего?

– Аргументация, – пояснил Тартарин, – похожая. Был как-то в нашей фирме один… Года полтора работал, на хорошем счету, исполнительный такой… а потом оказалось, что монстр, выпавший из-за глюка из виртуала!.. И то распознали случайно. Даже не распознали, а разработчики обнаружили баг, начали искать, нашли. Честно говоря, нам было жаль, когда его забрали. Хороший парень, исполнительный!.. Даже лучше некоторых из моих нынешних друганов.

Гавгамел сказал обидчиво:

– А чего смотришь в мою сторону?.. Если что не так, иди целуйся со своими мобами!.. Я вот различаю, кто моб, а кто нет, хотя когда на тебя смотрю, то всякие мысли в голове, даже пристойные, но я их отпинываю, понял? Потому что дружим с детства. А тогда мобов не было. Во всяком случае, разгуливающих по городу и косящих под людей.

Южанин изящно, почти как Ламмер, промакнул губы салфеткой, сказал лениво:

– Да брешет он, не видите?.. И ни в какой фирме не работал. Сразу после школы на пособии для недоразвитых… в смысле, для незанятых.

Но разговор уже угасал, наговорились, наобщались, каждый, по глазам вижу, начинает погружаться в свой виртуальный мир. Даже у Гавгамела, нашего железного Феликса, вид несколько отстранённый, мимика и жесты чуточку невпопад.

Я поднялся из-за стола и сказал веско:

– Прощаюсь до завтра!.. Запомнили?.. Завтра в это же время, а лучше с утра!.. С готовыми вариантами, как дальше.

Они исчезли раньше, чем я договорил. Как мне показалось, с излишней поспешностью, словно опасались, что предложу поработать ещё.

Вернувшись к себе, я прошёлся взад-вперед по комнате, в груди торичеллиева пустота, а сам как будто завис в пространстве между небом и землей.

– Ванда, – произнес я негромко, – ты меня слышишь?.. Ванда!

По дефолту её имя должно звякнуть в её сознании, где бы она ни была, я затаил дыхание и ждал, а когда ощутил её неслышное приближение, вздохнул с таким облегчением, словно спасся от неминуемой катастрофы.

Она вышла из пространства, лёгкая и солнечная, будто подсвеченная со спины прожектором, взглянула с доброжелательным интересом.

– Ого!.. Ты как выжатый лимон.

– Похоже, – согласился я. – Чай, кофе?

Мне почудилось, что от её улыбки осветилась вся комната.

– Ещё помнишь? – поинтересовалась она. – Да, сделай кофе. Зерна мелешь сам?

– Когда-то было такое, – согласился я. – Теперь слишком ленив.

– Но от кофе никак?

– Было бы слишком, – ответил я. – На такие жертвы ни за что.

Она чинно опустилась за столик, руки сложила на коленях, как тургеневская девушка, в больших глазах я прочел немой вопрос, но вместо ответа взял из пространства две фарфоровые чашки с горячим коричневым напитком, одну поставил перед нею, с другой сел напротив.

– Спасибо, – произнесла она, – по запаху чую, кофе… хорош.

– Лучший, – заверил я. – Не знаю, зачем существуют другие сорта, если все могут получить лучший из лучших?

– Вкусы разные, – напомнила она. – Дело ж не в доступности. Похоже, вы одолели очередной рубеж?

– Наполовину, – ответил я. – Хотя, может быть, только самый краешек, нам же не видно, сколько ещё там дальше. И, чувствую, эта ноша меня раздавит. Нужен кто-то покрепче!.

– Совсем размагнитился?

– Похоже. Неужели я всегда был таким?

Она сделала глоток, улыбнулась, ответила мягко:

– Ты потому выглядишь мямлей, что раньше других понял… нет, ощутил, за какое трудное дело взялись.

– Раньше других?

– Ты всегда был чутким, – напомнила она. – Даже слишком. А воскрешение – не математика, где всё чётко. Даже сингуляры не любят задачи, где нельзя заранее провести красные линии… Вопросы этики всегда привлекали больше бездельников, что не могли освоить даже алгебру, от мыслительных усилий у них болит голова…

– Так где же, – спросил я в лоб, – провести линию? Кого воскрешать, а кого… потом?

Она ответила серьёзно:

– Вы её и проведёте. На то и фёдоровцы.

– В каком месте линию?

– Сами определите, – ответила она светлым голосом. – Что, хотелось бы получить готовую? Нет уж, проводить красные линии – самое трудное.