Бездна

Она еще разъ какъ бы пытливо глянула ему въ глаза. Онъ еще разъ съ полнымъ повидимому спокойствіемъ выдержалъ этотъ взглядъ.

— Скажите, правда? нежданно спросила она.

— Что? вскликнулъ онъ съ видомъ глубокаго изумленія, хотя какъ-то разомъ угадалъ внутренно, къ чему относился этотъ вопросъ.

— У васъ все кончено, говорятъ?

— Что "кончено". Гдѣ? продолжалъ онъ наружно недоумѣвать.

— Не понимаете?

— Увѣряю васъ, нѣтъ.

Антонина Дмитріевна загадочно усмѣхнулась:

— И я, если хотите, понимаю это съ трудомъ, но это повидимому фактъ. Гнѣвъ на васъ изволили преложить на милость?

И она еле замѣтнымъ движеніемъ указала на Бориса Васильевича Троекурова.

Молодой человѣкъ неудержимо вспыхнулъ по самые глаза.

— Что же для васъ, спросилъ онъ, стараясь сохранить все свое хладнокровіе, — можетъ быть тутъ непонятнаго?

— Многое…

По губамъ ея пробѣжала новая, странная усмѣшка:

— Вы: какое намѣрены теперь принять положеніе относительно меня, враждебное или союзное?.

— "Союзное?" повторилъ Гриша, — противъ чего или кого же это?

— Contre la malchance, неопредѣленно отвѣтила она: — или вы все того же мнѣнія, что на меня положиться нельзя?

— Сколько мнѣ помнится, вырвалось на это у него, — вы прежде всего не хотѣли сами…

Голосъ его оборвался вдругъ.

— Чего не хотѣла?

— Изображать собою каменную гору, на которую "можно положиться", отвѣтилъ онъ, уже овладѣвъ собою и насилуя себя опять на шутливый тонъ.

— Такихъ горъ нѣтъ, во-первыхъ, потому что каждая можетъ при извѣстныхъ условіяхъ дать трещину и осыпаться, а во-вторыхъ…

Онъ ждалъ заключенія, но она не договорила и засмѣялась опять:

— Признайте во мнѣ одно доброе качество — откровенность.

Онъ преувеличенно развелъ руками:

— О, на счетъ этого отдаю вамъ полную справедливость.

— Вотъ видите!

— Вы въ этомъ отношеніи самому князю Бисмарку не уступите, продолжалъ молодой человѣкъ съ какою-то странною смѣсью тайнаго раздраженія и удовольствія за то направленіе разговора, которое давало ему возможность, какъ представлялось ему въ эту минуту, "колоть" ее въ свою очередь.

— Признаю справедливость сравненія, съ комическою серьозностью выговорила она, — мнѣ не даромъ приходилось слышать въ Европѣ, что я родилась pour être ambassadrice, и я чувствую дѣйствительно въ себѣ всѣ способности какой-нибудь княгини Ливенъ…

И вдругъ какая-то мгновенная искра мелькнула въ ея аквамариновыхъ глазахъ; всякій признакъ шутливости сбѣжалъ съ ея лица. Она опустила вѣки и принялась вертѣть блестящія каменьями кольца на своихъ тонкихъ пальцахъ, какъ бы въ какомъ-то невеселомъ раздумьи.

Гриша съ невольнымъ вниманіемъ глядѣлъ на ея все такъ же прелестное и какъ бы "размягченное", казалось ему, лицо. "Достигла своего и довольна", проносилось у него съ какимъ-то горькимъ осадкомъ въ мысли. "И отлично", спѣшилъ онъ сказать себѣ тутъ же, "между нами теперь глубь океана." И онъ какъ-то преувеличенно усмѣхался и поглядывалъ въ сторону Бориса Васильевича Троекурова: "ты видишь-молъ, что я ея не боюсь."

Но Борисъ Васильевичъ продолжалъ разговаривать съ генераломъ Бахратидовымъ и Колонтаемъ и не глядѣлъ въ его сторону.

Антонина Дмитріевна подняла голову:

— А что сестра моя, все еще во Всесвятскомъ? проговорила она съ разсѣяннымъ видомъ:- отчего она не пріѣхала съ вами?

— Вы ея, кажется, не звали, подчеркнулъ все съ тѣмъ же намѣреніемъ укола Григорій Павловичъ.

Она усмѣхнулась чуть-чуть:

— Къ чему? Ей и тамъ хорошо.

— А здѣсь она вамъ не нужна?

— Нисколько, подтвердила Антонина Дмитріевна самымъ невозмутимымъ тономъ, и чрезъ мигъ:- что она, не ревнуетъ?

— Къ кому это?

— Разумѣется, къ вамъ; вѣдь это такое давнее обожанье…

— У Настасьи Дмитріевны одно обожаніе — ея искусство, отвѣтилъ холодно и рѣзко Гриша, — она особа, достойная величайшаго уваженія.

— Совершенно вѣрно! кивнула одобрительно Сусальцева, — и я, признаюсь, всегда удивлялась въ оны дни, какъ вы не обращали на нее того вниманія, котораго она всегда заслуживала.

— Вы ошибаетесь: то, что я вамъ выразилъ теперь про Настасью Дмитріевну, я всегда про нее думалъ.

— Ну да, засмѣялась она уже громко:- on respecte, mais on n'épouse pas… А знаете, продолжала она, не давая ему времени на возраженіе, — вѣдь она создана была для васъ; вы всегда хотѣли души, идеальныхъ стремленій, добродѣтели и страсти, или, вѣрнѣе, добродѣтельной страсти, la passion dans la vertu, — все это могла дать она въ изобиліи, съ придачей великолѣпнѣйшихъ въ мірѣ глазъ, — потому что у сестры моей Насти глаза необыкновенно хороши, вы согласитесь, — и прелести "искусства", подчеркнула она съ эмфазомъ, — которое вы такъ высоко цѣните. А вы мимо всего этого прошли съ холоднымъ равнодушіемъ, чтобъ отдать въ ваши лѣта, говоря поэтическимъ языкомъ, паруса вашей ладьи на произволъ семнадцатилѣтняго шкипера.

Гришу Юшкова всего повело отъ этихъ словъ: