Читаем Бездна полностью

— Да иной просто по натурѣ своей не расположенъ въ "пированію": онъ и "отходитъ", какъ вы говорите, возразилъ Гордынинъ.

— А я вамъ вотъ что скажу, mon cher monsieur, — и красавица такъ и освѣтила молодаго человѣка искристыми глазами своими, — il y a le baptême de la vie, безъ котораго не можетъ обойтись теперь человѣкъ, какъ не могъ обойтись новорожденный безъ погруженія въ купель въ понятіяхъ первоначальнаго христіанства. Еслибъ я была мать дочери-невѣсты, я бы никогда не согласилась отдать ее à un petit godiche, не прошедшему ни чрезъ какой struggle of life и видящему въ жизни какой-то математическій иксъ, въ разрѣшенію котораго онъ не знаетъ формулы.

— Почему же вы думаете? счелъ нужнымъ вступить опять въ разговоръ Юшковъ:- формулъ для вывода этого икса есть много совершенно извѣстныхъ.

— Напримѣръ?

— Напримѣръ… долгъ, произнесъ онъ нетвердымъ голосомъ, какъ бы мгновенно оробѣвъ.

— Le devoir! протянула она съ комическимъ эмфазомъ, раскидывая руки врознь, — je m'incline… Добродѣтельно, хоть и не совсѣмъ ново!.. И далеко вы уѣдете съ этою формулой, вы полагаете? Удовлетворится ею, по-вашему, молодое существо, которое ввѣритъ судьбу, свою этому вашему человѣку "долга", когда на живыя требованія ума ея и воображенія онъ будетъ отвѣчать ей цитатами изъ прописной морали? Я отвѣчаю вамъ, это не пройдетъ шести мѣсяцевъ послѣ свадьбы, какъ она повиснетъ на шеѣ перваго gandin, который заговоритъ съ нею настоящимъ языкомъ.

— J'crois ben, saperlipopette! расхохотался во всю силу Соловцовъ, восхищенный нескромнымъ намекомъ, заключавшимся, понялъ онъ, въ этихъ словахъ.

Гриша вспыхнулъ по самые глаза; голосъ его задрожалъ:

— Есть, въ счастью, между женщинами и такія, въ которымъ не осмѣлится подступить ни одинъ "gandin" вашъ и не пристанетъ ни одного брызга отъ его настоящаго языка.

Сусальцева, какъ бы не замѣчая его раздраженнаго тона, лѣниво откинулась въ расшитыя подушки дивана, на которомъ возлежала:

— Желаю вамъ такую встрѣтить, небрежно уронила она:- я не встрѣчала.

— Вы клевещете на вашъ полъ, кажется, изъ любви въ спору, тихо усмѣхнулся Гордынинъ:- вы первая, какъ говоритъ общій голосъ, оставались вѣкъ свой глухими на какія бы ни были рѣчи, которыя говорились вамъ, и на какомъ бы языкѣ онѣ ни говорились. Она пожала плечами:

— Uniquement parceque je suis pratique и очень рано вкусила отъ того горькаго древа, которое называютъ опытомъ… Но кто же вамъ сказалъ, примолвила она, медленно и какъ бы устало сожмуривая вѣки, — что и для меня нѣтъ языка, котораго звуки были бы въ состояніи пробудить меня отъ спячки… Повѣрьте, въ любой повѣсти женскаго сердца, какъ называютъ это романисты, все зависитъ отъ музыканта. Онъ не нашелся для меня, — вотъ и все!

— Пока? подчеркнулъ, лукаво подмигивая ей, лицеистъ.

— Пожалуй…

Она слегка кивнула и усмѣхнулась опять. У лицеиста все лицо загорѣлось:

— Что же нужно… que faut il pour vous plaire, madame?

— Какъ вы молоды! разсмѣялась она:- развѣ существуютъ отвѣты на такіе вопросы?.. Почемъ я знаю сама!

— Но приблизительно однако, приставалъ онъ, — какія именно качества…

— "Качества?" Que vous êtes donc naif, jeune homme! Скажите недостатки, это еще понятно.

— Quelque vice grandiose alors? подмигнулъ онъ почему-то, принимая видъ самаго прожженнаго roué старыхъ временъ.

— Нашъ вѣкъ такъ измельчалъ, презрительно отозвалась она, — что ни на что "грандіозное" люди болѣе не способны ни въ хорошемъ, ни въ дурномъ… Конечно, примолвила она чрезъ мигъ съ новою, не то лѣнивою, не то надменною усмѣшкой, — если бы кто-нибудь, какъ тотъ испанскій грандъ, влюбленный въ свою королеву [88], поджегъ бы свой дворецъ, чтобъ имѣть только случай пронести меня сквозь огонь въ своихъ объятіяхъ…

— Вы полюбили бы его? такъ и вскрикнулъ Соловцовъ.

— Не знаю… mais il aurait eu des chances…

— Дорогой шансъ, во всякомъ случаѣ! добродушно съострилъ Гордынинъ.

— А вы полагаете, что я стою дешево? спросила Антонина Дмитріевна съ невыразимою дерзостью выраженія.

Бѣдный Гордынинъ, смутившись, растерянно заворочалъ плечами. Лицеистъ за то восторженно захлопалъ въ ладоши:

— Adorable, splendide, épatant! нанизывалъ онъ подлежащіе эпитеты изъ сво. его опереточнаго лексикона.

Гриша сидѣлъ блѣдный, словно весь съежившись и уйдя въ себя. Онъ не могъ оторваться отъ мысли, что все это говорилось ею, "для него собственно", что она опять, опять, "какъ въ тѣ проклятые дни", пробовала надъ нимъ "могущество своихъ чаръ", манила его призракомъ соблазнительнаго "шанса", съ тѣмъ, чтобъ и онъ "сжегъ дворецъ свой, какъ тотъ грандъ"… "Никогда, никогда!" восклицалъ онъ внутренно въ глубокомъ смятеніи: "я не люблю ея, презираю… Маша, Маша!… Скорѣй, скорѣй отсюда вонъ… Когда же соберется ѣхать Борисъ Васильевичъ!"…

Антонина Дмитріевна какъ бы угадала душевное состояніе бывшаго ея обожателя. Она обернулась къ нему съ лицомъ, на которомъ уже не оставалось и слѣда того шаловливаго настроенія, съ которымъ вела только-что слышанныя нами изъ устъ ея рѣчи:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза