Читаем Бездна полностью

— Не трудись доказывать!… Ты, разумѣется, да и не одинъ ты, вырвалось у него неудержимою вспышкой гордости, — знаете, что это ко мнѣ относиться не можетъ… Но вамъ, — я разумѣю вашъ петербургскій сановный и "интеллигентный" міръ, — вамъ, помимо воли вашей, звучатъ фальшивою нотой, чѣмъ-то подозрительнымъ такія слова въ устахъ человѣка, ничего не ищущаго у власти, когда вы привыкли видѣть кругомъ себя людей, которые единственно отъ нея кормятся и въ то же время употребляютъ всѣ усилія "свести ее на нѣтъ", по твоему выраженію. Говорить о власти, когда у васъ послѣдній мальчишка пересталъ признавать ее!… Вы до такой степени потеряли тамъ чутье, смыслъ вашей народности, — извини за откровенность, Колонтай, — что въ вашихъ понятіяхъ монархическій принципѣ въ Россіи то же, что какой-нибудь pouvoir exécutif въ прочихъ странахъ вселенной, что русскій Самодержецъ, тотъ же король или президентъ, разумѣемый какъ одно изъ звеньевъ общей государственной машины и движущійся въ ней какъ въ ящикѣ, въ тѣсныхъ рамкахъ извѣстной, строго отведенной ему доли дѣятельности. А онъ, этотъ русскій Царь, — въ представленіи о немъ сказался для русскаго народа весь смыслъ его бытія, оправданіе всѣхъ его прошлыхъ жертвъ, солнце, безъ котораго заледенѣлъ бы онъ въ своихъ снѣгахъ. Безъ Царя, единовластнаго, ни предъ кѣмъ, кромѣ Бога, неотвѣтственнаго, говоритъ ему его прирожденный государственный инстинктъ, Россія — дикая бродячая орда, безначальная дебрь, добыча чужеземца, та же бывшая Польша, которую онъ такъ мѣтко окрестилъ "безголовою". Для народа этого "Царь" — все: хоругвь, палладіумъ, святыня горняя, отъ которой одной льются на него свѣтъ и милость и къ которой единственно возносятся всѣ его упованія… И вы безразсудно почитаете возможнымъ посягнуть на эту его святыню!..

— Вѣрно, ваше превосходительство, вѣрно! вырвалось вдругъ неудержимо у Сусальцева, и онъ даже весь вспыхнулъ при этомъ.

— Любезный другъ, il faut s'entendre, поспѣшно заговорилъ Алексѣй Сергѣевичъ, — разумѣешь-ли ты подъ "русскимъ народомъ" одно крестьянство и вообще податныя сословія, или включаешь сюда и насъ, образованный классъ, то, что называется "обществомъ". которое, ты согласись однако, имѣетъ тоже нѣкоторое право быть удовлетвореннымъ въ разумныхъ своихъ требованіяхъ?

— Нѣтъ, не имѣетъ, рѣзко возразилъ, сдвигая брови, Борисъ Васильевичъ. — не имѣетъ никакого, если требованія эти противорѣчатъ всему тому, что органически выработала исторія его страны, когда идутъ они въ разрѣзъ съ разумѣніемъ всей огромной массы ея населенія… И что такое сочиненное вами теперь "общество", опредѣлите мнѣ его общую физіономію! Было когда-то дворянство; хорошо оно было, дурно-ли, но положеніе его въ общемъ составѣ государства было совершенно ясно и опредѣленно: служилое сословіе съ одной стороны, землевладѣльческое съ другой, — оно было тѣсно связано равно съ верхомъ и съ низомъ: со властью — службой, съ землепашцемъ — общими имъ интересами почвы. Естественно, болѣе образованный, чѣмъ мужикъ, помѣщикъ-дворянинъ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ естественный Kulturträger, проводникъ свѣта въ обитаемой имъ мѣстности… Дворянство упразднили; его двойная традиціонная связь съ престоломъ и народомъ порвана, самое значеніе его, какъ класса передоваго по образованію. злобно отрицается нынѣшнимъ повсюду воцарившимся разночинцемъ… Кто же занялъ теперь его мѣсто, кто восполнилъ собою образованную его упраздненіемъ пустоту между царемъ и сермягой? Нажившійся кабатчикъ, жидъ-концессіонеръ, адвокатъ, газетчикъ, профессоръ изъ "прогрессистовъ", чиновникъ-либералъ. Вотъ оно — ваше "общество"… Но спросили-ли вы себя хоть разъ, что имѣютъ общаго интересы людей этого сорта съ настоящею, реальною, какъ говорится теперь, Русскою землей?.. Подумали-ли вы, наконецъ, хотя бы уже съ вашей европейски-конституціонной точки зрѣнія, о томъ, что ни въ одной странѣ никакое представительство не мыслимо безъ такъ называемаго "консервативнаго элемента", а что въ теперешнемъ русскомъ общественномъ сбродѣ вы и тѣни ему подобнаго найти не въ силахъ?

— Позволь однако, возразилъ еще разъ Колонтай, — если по-твоему все то, что называется у насъ теперь "интеллигенціей", состоитъ изъ оппозиціонныхъ элементовъ, то что же мѣшаетъ создать для нихъ противовѣсъ въ призывѣ къ тому же представительству, наиболѣе развитыхъ и способныхъ къ обсужденію общихъ вопросовъ изъ того же крестьянства, которое ты, кажется, одно, добавилъ чуть-чуть иронически Алексѣй Сергѣевичъ, — признаешь консервативнымъ въ Россіи? Изъ него уже много есть теперь такихъ, которые сами стали помѣщиками, ворочаютъ сотнями тысячъ и посылаютъ дѣтей своихъ въ университеты.

Троекуровъ отвѣчалъ не сейчасъ:

— Ты, любезный другъ, какъ истый "Европеецъ". привелъ мнѣ въ видѣ аргумента слова Ротшильда о необходимости для Россіи имѣть "un gouvernement sérieux". А я, въ моемъ качествѣ простаго здравомысла, позволю себѣ передать тебѣ то, что пришлось мнѣ на дняхъ слышать отъ старика Капитона, большаго моего пріятеля-мужика, объ этомъ самомъ вопросѣ.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза