Бездна

Алексѣй Сергѣевичъ, полулежавшій до сей минуты на диванѣ, приподнялся, кинулъ недокуренную свою сигару въ красивую майоликовую вазу-пепельницу, стоявшую на сосѣднемъ столѣ, и заговорилъ съ возрастающимъ оживленіемъ, видимо ободренный утвердительнымъ откликомъ стараго товарища:

— Ты сказалъ "правда", и я не сомнѣвался ни единой минуты, что съ основными посылками моими ты непремѣнно согласишься. Позволь же мнѣ теперь вывести изъ нихъ заключеніе въ трехъ словахъ?

— Говори, я слушаю.

— Положеніе вещей въ Россіи долѣе терпимо быть не можетъ. Настоящая форма правительства оказывается неспособною измѣнить его къ лучшему. Ergo…

— Созовемъ парламентъ? договорилъ за него Борисъ Васильевичъ.

По лицу его собесѣдника пробѣжала какъ бы тѣнь.

— Слово это тебѣ не нравится, но я и не имѣлъ его въ виду… До европейскаго полнаго парламентаризма намъ еще далеко, и ты, надѣюсь, не считаешь меня способнымъ увлекаться съ этой стороны юношескими мечтами. Но узнать мнѣнія самой страны о томъ, какъ спастись отъ бездны, къ которой несомнѣнно она идетъ быстрыми шагами, это я считаю неизбѣжнымъ, неотвратимымъ, произнесъ съ особымъ вѣскимъ удареніемъ Колонтай, — и чѣмъ скорѣе будутъ имѣть мужество прибѣгнуть къ этому, тѣмъ будетъ лучше!

Не отрываясь ухомъ и глазами, съ напряженнымъ вниманіемъ прислушивался къ этимъ словамъ генералъ Бахратидовъ. Онъ видимо поучался и наматывалъ себѣ, какъ говорится, на усъ суть этой проповѣди, о предметѣ которой въ мозгу его очевидно состояли до сихъ поръ весьма еще смутныя понятія. Провъ Ефремовичъ, въ свою очередь, сложивъ руки на животѣ и опустивъ глаза, выводилъ въ своей смѣкалкѣ изъ этихъ словъ свои особыя, личныя заключенія, о чемъ можно было судить по нѣкоторымъ признакамъ улыбки, пробѣгавшей индѣ и тутъ же пропадавшей подъ его подстриженными усами. Главки зоркаго губернатора такъ и бѣгали съ выраженіемъ торжествующаго сочувствія къ силѣ аргументаціи краснорѣчиваго дяди.

— А vous la parole, обратился тотъ къ Троекурову полушутливо:- признаешь-ли ты выводъ мой логическимъ?

— Совершенно, медленно выговорилъ Борисъ Васильевичъ; онъ былъ нѣсколько блѣднѣе обыкновеннаго и глаза его усиленно моргали; — вы ни до чего иного въ Петербургѣ додуматься и не могли.

Глаза всѣхъ въ какомъ-то словно тревожномъ ожиданіи поднялись на него.

Онъ продолжалъ, видимо насилуя себя на разговоръ, мотивъ котораго глубоко, болѣзненно волновалъ его внутренно:

— Вы въ Петербургѣ фатально, роковымъ образомъ приведены къ такимъ выводамъ. Колесница ваша несется къ "безднѣ", какъ ты выражаешься, и вы не находите другаго средства, какъ посадить всадниковъ со шпорами на коней вашихъ, чтобы тѣ какъ-нибудь сами собою, животнымъ своимъ чутьемъ, не свернули на безопасную дорогу. Реформы царствованія, по-твоему, недостаточно соображены были въ общей ихъ совокупности и взаимнодѣйствіи ихъ другъ на друга. Этого вы не могли не замѣтить, это отзывается слишкомъ осязательно, грубо, слишкомъ наконецъ ежедневно въ каждомъ изъ отправленій вашей правительственной машины, чтобы васъ это наконецъ не заставило задуматься. Но пришло-ли въ голову хоть одному изъ васъ остановиться серіозно на той мысли, что всѣ реформы эти, исключая крестьянскую, какая-бы тамъ вѣрная въ абсолютномъ значеніи слова и "великодушная", если хочешь, идея не легла въ основаніи ихъ, не вытекли изъ потребности русской жизни, а не что иное, какъ плодъ произвольнаго, въ кабинетѣ задуманнаго, сочинительства по нахватаннымъ изчужа образцамъ, по избитымъ шаблонамъ, гнилымъ уже и тамъ, откуда берутся они, и несущимъ съ собою смерть въ примѣненіи ихъ къ нашему быту…

— Позвольте, перебилъ его негодующимъ тономъ губернаторъ, — вы признаете "гнильемъ" гласный судъ, градское и земское самоуправленіе…

— Позвольте мнѣ кончить, не оборачиваясь къ нему, проговорилъ на это Троекуровъ, — коль скоро требуютъ отъ меня откровеннаго мнѣнія.

— Parlez, mon cher, parlez, je vous prie! поспѣшилъ сказать Колонтай, неодобрительно покосясь на племянника.

Тотъ слегка покраснѣлъ и закусилъ губу.

— Ты жалуешься на колебанія, на tâtonnements, на вѣчное противорѣчіе "вчерашняго сегодняшнему". Ни одно изъ насаженныхъ вами европейскихъ деревъ не пустило прочныхъ корней въ почвѣ, чуждой имъ по химической натурѣ своей; ни одинъ изъ настроенныхъ вашими реформами храмовъ не легъ прочнымъ фундаментомъ въ русскую землю, и ты удивляешься тому, что деревья эти не даютъ тѣни, а вѣтви ихъ засыхаютъ и обламываются подъ первымъ къ нимъ прикосновеніемъ, что въ храмахъ замѣчаются каждый день новыя трещины и что приставленные оберегать ихъ недоумѣваютъ и спрашиваютъ себя, испуганные и растерянные: какіе контрфорсы еще нужно пристроить къ ихъ стѣнамъ, чтобъ онѣ не рухнули? Вы въ Петербургѣ роковымъ образомъ, повторяю, осуждены на этотъ государственный баламутъ и на исканіе спасенія отъ него въ лѣкарствѣ, горшемъ, чѣмъ сама болѣзнь.