Читаем Бездна полностью

— Вотъ какъ! воскликнулъ удивленно Коллонтай:- неужели и между крестьянами ходятъ уже объ этомъ толки?

— Вы въ Петербургѣ, разумѣется, объ этой мъ и не догадываетесь? А не мѣшало бы вамъ это знать и принимать кое-когда къ свѣдѣнію…

— Что же говорилъ тебѣ твой Капитонъ?

— А вотъ что. "Правда-ли". спрашиваетъ онъ меня, — "баютъ въ народѣ, будто теперича, замѣсто Царя, будетъ у насъ присягательная господчина?". "Что такое?" спрашиваю, не понимая. "А такъ что допрежь того господа Царю присягали, а что нонче самъ онъ будто станетъ господамъ на книгѣ присягать, самъ отъ себя, значитъ, отступится и будутъ они замѣсто его править всею Рассей".

— "Книга", это какое-то путаное понятіе о хартіи, должно быть? спросилъ Колонтай, заинтересовавшись разсказомъ.

— Само собою.

— Что же ты сказалъ ему на это: подтвердилъ, или разувѣрилъ?

— Ни то, ни другое. Я спросилъ его, что онъ самъ объ этомъ думаетъ?

— Что же онъ?

— "А коли", говоритъ, "это такъ, значитъ, надо будетъ всѣмъ народомъ итти Царя вызволять".

Словно электрическая искра пробѣжала въ глазахъ слушавшихъ; всѣ переглянулись съ выраженіемъ какого-то инстинктивнаго безпокойства.

Алексѣй Сергѣевичъ первый подавилъ въ себѣ это ощущеніе.

— Болтовня одна, разумѣется, уронилъ онъ небрежно.

— Смотря какъ… О настоящемъ настроеніи народа вы понятія не имѣете. Если бы въ самомъ дѣлѣ дошло до ограниченія Царской власти, не сомнѣвайтесь, пойдутъ!

— Что же, ихъ пушками встрѣтятъ! фыркнулъ величественно губернаторъ.

— Кто же это ихъ такъ встрѣтитъ: тотъ, за кого они пойдутъ? отвѣтилъ, оглянувъ его чрезъ плечо, Борисъ Васильевичъ.

— Ты такъ передаешь это все, cher ami, поспѣшилъ заговорить Колонтай, стараясь свести разговоръ на шутку, — будто самъ готовъ стать въ ряды этихъ… революціонеровъ особаго сорта.

— Ты не ошибаешься, вѣско выговорилъ на это Троекуровъ:- между ними и тѣмъ, что сочиняется теперь въ Петербургѣ, мой выборъ сдѣланъ давно.

Рѣшительныя слова эти привели видимо государственнаго сановника въ нѣкоторое смущеніе: онъ никакъ не ожидалъ такой "категоричности" въ отвѣтѣ человѣка, ни въ искренности, ни въ умѣ котораго онъ сомнѣваться не могъ. Но онъ и себя почиталъ не менѣе умнымъ и компетентнымъ въ предметѣ, о которомъ шла у нихъ рѣчь; ему стало досадно.

— Я уже тебѣ говорилъ, любезный другъ, началъ онъ, подавляя, насколько могъ, эту досаду, — что ничего въ Петербургѣ не "сочиняется" и что на моими словами ты совершенно неосновательно предполагаешь иное что, а не мое личное мнѣніе, естественно вызванное тѣмъ неустройствомъ, отъ котораго страдаетъ теперь вся Россія. Могу тебя увѣрить, что ограничивать монархическую власть у насъ никому изъ серіозныхъ людей, подчеркнулъ онъ, — и въ голову не приходитъ.

Онъ примолкъ на мигъ и продолжалъ:

— Но допустимъ однако возможность такого положенія, что сама эта власть вздумала бы, какъ говоритъ твой Капитонъ, "отступиться отъ себя", — что, въ виду нынѣшнихъ, возникающихъ со всѣхъ сторонъ и каждый день, все новыхъ и новыхъ затрудненій и замѣшательствъ, она, по той или другой причинѣ, избѣгала бы, не хотѣла бы принять лично на себя разрѣшеніе ихъ въ ту или другую сторону, что тогда дѣлать?

— Пусть уполномочитъ тогда избранное ею лицо, пусть довѣритъ ему дѣйствовать отъ ея имени, вскликнулъ съ необычною ему горячностью Борисъ Васильевичъ, — но да сохранитъ ее Богъ отъ иного образа дѣйствій, отъ мысли хотя на единый мигъ уронить обаяніе своего самодержавства въ глазахъ Русскаго народа!

Глаза у Колонтая мгновенно блеснули:

— Ты хотѣлъ бы, то-есть, перваго министра avec un cabinet homogène?..

— Называйте, какъ хотите, — и плечи Троекурова передернулись съ судорожнымъ нетерпѣніемъ, — но только исполнителя той же царской воли, представителя того же единоличнаго начала власти. Всякій иной путь, повторяю, гибель и преступленіе, котораго не проститъ вамъ народъ.

Онъ внезапно и порывисто поднялся съ мѣста:

— Однако пора и честь знать, мы заболтались, кажется, до крайнихъ предѣловъ возможнаго.

— Куда-жь это вы, ваше превосходительство? вскликнулъ, вскакивая въ свою очередь. хозяинъ: — неужто ужь собираетесь?

— Пора, Провъ Ефремовичъ, меня ждутъ дома. Пойду, раскланяюсь съ вашею супругой.

Только-что замолкшій разговоръ болѣзненно взволновалъ его внутренно, и онъ видимо не хотѣлъ продолжать его.

Всѣ направились изъ "курильной" обратно къ аппартаменту хозяйки.

Генералъ Бахратидовъ подхватилъ "стараго камрада" подъ руку и зашепталъ ему на ухо:

— Умница ты, братъ, большая умница! Удивляюсь я и тебѣ, что ты ничего не хочешь, а еще болѣе, что никто не думаетъ позвать тебя и поставить на настоящее мѣсто.

— Позвать одно, а итти на зовъ другое, отвѣтилъ на это со слабою усмѣшкой тотъ.

— Да что ты? Неужели не пошелъ бы, коли-бъ попросили?

— Нѣтъ, потому что чрезъ мѣсяцъ точно также попросили бы меня убраться.

— Съ чего же ты это взялъ?

— Сообрази самъ, дипломатъ! засмѣялся уже совсѣмъ откровенно "старый камрадъ".

<p>XVII</p>
Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза