Бездна

Въ первый еще разъ съ тѣхъ поръ, какъ гостила она во Всесвятскомъ, очутились они наединѣ. Они до этой минуты словно по какому-то нѣмому соглашенію избѣгали другъ друга. Въ присутствіи ея Гриша чувствовалъ какую-то странную неловкость, которую и онъ едва былъ въ силахъ скрывать, и на первыхъ же порахъ подмѣтили все видѣвшіе глаза Маши, не разъ подсмѣивавшейся надъ нимъ по этому поводу. "Не похожа на старшую сестрицу, такъ и не имѣетъ счастья вамъ нравиться", говорила она ему… Что сказывалось въ сердцѣ Лариной при видѣ человѣка, перваго, "единственнаго", о которомъ въ мучительные дни многострадальной жизни своей въ Юрьевѣ думала она съ размягченнымъ, полнымъ невѣдомой ей до тѣхъ поръ сладостной тревоги чувствомъ, мы не знаемъ. Но дни эти были уже далеки, и ничего не хотѣла теперь болѣе любитъ Настасья Дмитріевна, ничего, кромѣ своего искусства… Ничто и въ настоящую минуту не говорило въ ней, кромѣ горячаго желанія "помочь" ему, "помирить" съ нею, — съ этимъ "прелестнымъ молодымъ созданіемъ", къ которому влеклась она какимъ-то двойнымъ чувствомъ сердечнаго сочувствія и артистическаго восхищенія.

— Сестра была здѣсь сегодня, начала она прямо.

— Сестра ваша! повторилъ, замирая, Гриша.

— Да… и спрашивала про васъ, говоря, что не успѣла сказать вамъ все, что хотѣла, когда вы — она не сказала, когда именно, — ѣздили куда-то вмѣстѣ, и что ей надобно поэтому опять васъ видѣть…

— При Марьѣ Борисовнѣ говорила? съ судорожною поспѣшностью спросилъ онъ.

— Она ее именно просила передать вамъ.

Онъ схватился за голову:

— Что же сказала на это… Маша?..

— Что она исполнитъ ея порученіе.

— А потомъ?..

— Я тутъ ушла къ себѣ переодѣться послѣ дороги, а затѣмъ зашла къ Александрѣ Павловцѣ и узнала отъ нея, что Марья Борисовна сегодня же ѣдетъ къ теткѣ…

— Какъ же, какъ же говорила она вамъ объ этомъ? спрашивалъ онъ самъ не свой: — не говорила, не намекала ни на что?

— Я не могла не замѣтить, что на душѣ у нея было не хорошо, и мнѣ тутъ же пришло въ голову, что этотъ внезапный отъѣздъ имѣлъ причиной то, что сказала сестра. Но сама Александра Павловна ни словомъ не намекнула на это, а я конечно не рѣшилась спросить.

— А Маша?.. Марья Борисовна что? Видѣли вы ее предъ отъѣздомъ?

— Она забѣгала ко мнѣ проститься, извинялась, милая, за "неучтивость", говоря, что "должна, непремѣнно должна уѣхать".

— И не объяснила, почему?..

— Объяснила, Григорій Павлычъ, отвѣтила не сейчасъ Ларина и вздохнула:- я спросила ее, отчего же такъ внезапно, такъ неожиданно рѣшилась она на этотъ отъѣздъ. "Спросите вашу сестрицу", отвѣтила она и тутъ же убѣжала стремглавъ, видимо не желая ни слова сказать больше.

— Ахъ, эта ваша "сестрица"! вырвалось у Гриши стономъ.

Онъ схватилъ обѣ ея руки, сжавъ до боли.

— Такъ слушайте же, слушайте, что она со мной сдѣлала; я считаю себя въ полномъ правѣ разсказать это вамъ!

Онъ передалъ ей спѣшно, горячо, стараясь не забыть ни малѣйшей подробности и постоянно путаясь въ словахъ отъ волненія, весь эпизодъ "нежданной, негаданной" прогулки своей съ Антониной Дмитріевной, этой "проклятой прогулки", говорилъ онъ, безсильный уже умѣрять свои выраженія.

Ларина слушала его глубоко внимательно и печально; горькая улыбка поводила то-и-дѣло углы ея сжатыхъ губъ. Она "узнавала сестру" въ этомъ холодномъ, въ этомъ лукавомъ прельщеніи…

— Да, протянула она, когда онъ кончилъ, — Тоня не перемѣнилась, она все та же, безсердечная, безпощадная… Берегитесь ея, Григорій Павлычъ, вырвалось у Настасьи Дмитріевны какимъ-то глухимъ взрывомъ, — она сама несчастна въ душѣ и не переноситъ счастья другихъ… Я понимаю теперь, она нарочно захотѣла сама отвезти меня сегодня сюда, чтобъ имѣть случай сказать Марьѣ Борисовнѣ то, что сказала, зная, что встревожитъ этимъ пылкое молодое сердце.

— Вѣдь это просто изъ одного желанія зла, безо всякаго сколько-нибудь уважительнаго побужденія! вскликнулъ Гриша.

Ларина покачала головой.

— Не совсѣмъ такъ! Уязвить, нанести сердечную рану она намѣрена была, это само собою; но при этомъ, повѣрьте, и сама она страдаетъ. Любить она едва-ли кого въ состояніи, но едва-ли кѣмъ, я убѣждена, дорожитъ она въ эту минуту болѣе, чѣмъ вами, потому именно, что вы ушли изъ-подъ ея власти и отдали сердце другой.

— Она въ этомъ сомнѣвается, сказалъ онъ съ горечью, — она прямо говоритъ, что послѣ ея нельзя полюбить другую.

— И говоритъ это, вполнѣ въ этомъ увѣренная, я знаю, и въ то же время терзается не то ревностью, не то досадой душа ея — темный лабиринтъ, изъ котораго сама она не знаетъ, какъ выйти на свѣтъ солнечный… Берегитесь ея, Григорій Павлычъ! горячо произнесла Ларина.