Безголовое дитё

Мы вошли в большое полукруглое помещение. Слева стоял письменный стол. На нём настольная лампа под синим стеклянным абажуром. Справа телефон. На каменном полу возле стола светилась спиралькой маленькая электроплитка, на которой уже стояла кастрюлька с молоком. Мы уселись на стулья вдоль стены. Фэдя, симпатичный молодой дядя с костылём подмышкой, быстро снял с себя полушубок и укрыл мои ноги. Под полушубком на гимнастёрке висело несколько блестящих медалей. Они даже звякнули, когда он наклонился ко мне. Потом он долго кашлял. Всё хотел что-то сказать, но не мог. Кашель душил его. Оксана сказала, что Фэде немцы прострелили грудь и пуля задела лёгкое, что он совсем инвалид. И ещё нога раненая. Слушая Оксану, я постепенно погружалась в огромную полосатую Бабунину перину, которая волшебным образом появилась у моих ног и, увеличиваясь в размерах, медленно укутывала меня.

Очнулась я от маминого крика. Она стояла передо мной на коленях и сильно встряхивала меня за плечи, будто боялась, что я умерла и не оживу. Точно так в Одессе встряхивала маленького Мирончика из 37-го двора его мама, когда он подорвался на развалке. Нашёл на чердаке бутылку с взрывчаткой и позвал пацанов на развалку поджигать её. Пацанов не задело, а Мирончика убило.

— Та не кричите и не тормошите её, — утешала маму Оксана, — она живая. Только очень замёрзла и заснула.

Я бросилась маме на шею и заревела во весь голос:

— Мамочка, мамочка! А Бабуня где? Она нашлась? Я её так шукала, так шукала! Она совсем потерялась на базаре…

— Нашлась, нашлась твоя Бабуня, — мама подставила мне спину и взяла "на киркоски".

Женщины, провожая нас, наперебой рассказывали маме, как нашли меня и как Фэдя звонил в театр. Прощаясь, полненькая сказала маме:

— Теперь мы знаем, что вы работаете в театре Наталкой, а Томилин Мыкытой.

— Спасибо, девчата. Я вас отблагодарю. Принесу вам контрамарки на спектакль.

Дома Бабуни не было. Я всё поняла.

— Все вы поганые! Никто меня не любит! Бабуня не любит, и ты не любишь, и Жорж не любит, — кричала я, топая раскисшими валенками по полу, — Вы все кидаете меня "на призвол судьбы"! — выкрикнула я главный аргумент обвинения.

Выражение "на призвол судьбы" застряло в моей памяти из рассказа Лидии Аксентьевны о соседях, живших до войны в этом доме в конце тёмного коридора, за дверью с огромным замком. Там жила семья — муж с женой и двумя детьми, и старенькая бабушка, мать отца семейства. В первые же дни войны супруги с детьми эвакуировались. А бабушка не захотела, жалко было бросать нажитое за всю жизнь имущество. И они оставили её на призвол судьбы. Бабушка прожила недолго. В первую же зиму оккупации она отдала богу душу. Лидия Аксентьевна "с горем пополам" похоронила старушку. Просто позвала какого-то старика, шедшего мимо дома, и за пачку папирос "Казбек", попросила его отвезти саночки с трупом старушки на кладбище. Эту пачку "Казбека" случайно оставил на столе муж Лидии Аксентьевны, когда уходил на фронт. С тех пор мне часто являлась картина, как старушка, брошенная на призвол судьбы, лёжа на саночках, протягивала руки в небо, отдавая богу душу. Вот только эту душу мне никак не удавалось представить.

— Неправда! — категорически отрезала мама, — Мы все тебя очень любим! Потому Бабуня и не сказала тебе, что уезжает… чтоб ты заранее не переживала. Могло билетов не быть, она бы ещё вернулась… А ей телеграмма пришла с работы… Ты хоть понимаешь, что её могут посадить в тюрьму за прогул? А ты не дождалась её… пошла на базар. Она вот только недавно уехала, уже вечером… Мы весь день тебя искали… думали, опять Жорж украл… А она, видите ли, по базару шлёндрает!

— Я не шлён-драла, я шу-кала… Я так шу-кала… Она сама сказала, что пошла на базар… за картоплей, и шо там шо-то выкинули… — я задыхалась от обиды, и всё с меньшей силой топала ногами. Наконец мои силы иссякли, и потемнело в глазах.

Болела я долго. С высокой температурой и сильным кашлем я словно плавала в своей болезни. Когда выныривала из небытия, видела склонённую надо мной Жанну с чашкой в руках и умоляющую выпить чай с малиной. Помню, как мама, встряхивая градусник, смотрела на меня с тревогой и нежностью. А однажды я увидела перед собой пожилую женщину в белом халате. Она просила меня показать ей горло. Я открыла рот, а она холодной чайной ложкой прижала мой язык и заглянула в горло. Потом строго спросила маму:

— Когда же это вы умудрились удалить ей миндалины? Рано ещё… такую операцию… Была необходимость?

— Ей не делали операцию, не было никакой необходимости…

— Не рассказывайте мне сказки, я педиатр с большим стажем и вижу — миндалины исчезли, — тётя врач снова заставила меня широко открыть рот и высунуть язык, — вон даже след остался. Гланды точно были. И куда они, по-вашему, делись? Деточка, тебе делали операцию в горлышке?

— Не-а.