Безголовое дитё

А мама не знала, как благодарить Анатолия Василича. Теперь можно подольше поспать. Теперь по утрам не надо выгребать золу из буржуйки, чтоб растопить её и приготовить завтрак. Теперь не надо по часу перед репетицией выковыривать из-под ногтей золу. Анатолий Василич "вошёл в мамино положение" и одолжил ей большую электроплитку. Буржуйкой теперь пользовались только "для сугреву жилища". Мама сияла от счастья. Моя жизнь тоже засияла по-новому. Я больше не одинокий ребёнок, который не знает, куда приткнуться в огромном пустом доме, чтоб отвлечься от страхов и наваждений. Теперь всё время я была с мальчишками. С восьмилетним Генкой и пятилетним Витюнчиком. Их мама тётя Стэлла всегда угощала меня пирогами, которые она пекла в большом количестве.

Главным развлечением было катание на санках. Оказывается, что в конце двора, где летом густо росла сирень, в ветхом заборе пряталась маленькая калиточка. За годы пребывания соседей в эвакуации, калиточка заросла диким виноградом, покрылась мхом. Наверно поэтому я не замечала её летом во время моих игр в зарослях сирени.

Анатолий Василич откопал снег от калитки, обтесал лопатой ветки винограда, со скрипом распахнул её и перед нами открылся сверкающий на солнце чистым снегом пологий склон.

— Э-э, пацаны, подождите, там, мабуть, ухабы та кочки. Надо рекогносцировочку проделать, — сказал папа мальчишек и уставился на склон.

Незнакомое слово произвело на меня сильное впечатление, и я его мысленно запомнила, но ни разу в детстве не смогла выговорить правильно. Зато, когда стала совсем взрослой, и кто-то произносил это слово, я мгновенно видела перед собой Анатолия Василича, огромного кудрявого блондина в сером вязаном свитере, летящего на санках по неровному снежному склону и орущему на весь белый свет:

— Ур-ра! За Родину, за Сталина! Вперёд!

Внизу склон упирался в речку под названием Ингул. Сверху Ингул казался просто заледенелым ручейком. А если спуститься на берег, ручей превращался в неширокую речку с невысокими, но крутыми бережками.

На закате, после долгого катания на санках, мы в одежде, покрытой панцирем льда, а под ней совершенно мокрые, с пунцовыми щеками вваливались в коридор, толкаясь и смеясь от счастья. Раздеваться нам помогала Жанна. Она со смехом выскакивала из своей комнаты, скандируя страшноватые для меня стихи.

Прибе-жали в избу дети,

Второ-пях зовут отца!

— Тятя, тятя, наши сети

Прита-щили мертве-ца!

— Врите, врите, бесе-нята! -

Завор-чал на них отец, -

— Ох уж эти мне ро-бята!

Будет вам ужо мертвец.

Это было первое знакомство с Пушкиным!

Жанна, называя нас "робята-бесенята", стаскивала с каждого заледенелые валенки, снимала шапки, шарфы, пальтишки, стряхивала и развешивала в кухне на верёвке, сокрушаясь, что вещи до завтра не просохнут, придётся сидеть дома и книжки читать. И, действительно, иногда вещи на следующий день оставались влажными, и тётя Стэлла не пускала мальчишек на горку кататься на санках. Тогда дом гремел от нашей беготни по кухне и коридору, от ора и хохота. К вечеру приходила из института Жанна, и наступал блаженный час её, как она называла, "учительской практики". Она звонила в медный колокольчик, распахивала дверь своей комнаты, приглашая нас, то есть "учеников", в класс на урок русской литературы. Мы смиренно усаживались за круглым столом и Жанна тихим таинственным голосом объявляла:

— Итак, дети, сегодня у нас классное чтение. Тема нашего урока: Александр Сергеевич Пушкин. " Сказка о рыбаке и рыбке".

Наверно Жанна стала хорошей учительницей. Мы могли часами сидеть, как загипнотизированные. На всю жизнь во мне осталась её таинственная интонация, с которой она читала нам сказки Пушкина. Эта мягкая загадочная интонация, тихий и мелодичный грудной голос с придыханием, до сих пор звучат во мне, стоит вспомнить Жанну и её "классное чтение".

МОЛОХ

Наверно это случилось в середине февраля. Пацаны были за что-то наказаны, и тётя Стэлла не выпускала их даже в коридор. На улице мела метель и завывал ветер. В окна заглядывал холодный пасмурный день. Я скучала. Мама как-то выпала из моего поля зрения. Как ни стараюсь, не могу вспомнить маму с того времени, как появились наши соседи. Она же никуда не девалась, всё время была рядом: приходила из театра, готовила пищу, кормила меня, одевала, раздевала, разговаривала со мной … Убей меня, ничего не помню. А тут она как будто с неба свалилась.

— Ты куда это намылилась? — спросила мама, увидев, как я, сопя, натягиваю валенки.

— На горку… Пойду кататься с горки.

— Ты что, с ума сошла? В такую погоду? И не думай, я запрещаю! — и мама, схватив меня за воротник пальто, швырнула от двери с такой силой, что я отлетела под стол.

И тут во мне проснулось что-то дерзкое. Неукротимое и необъяснимое. Я спокойно вылезла из-под стола и направилась к двери.

— А я всё равно пойду! Можешь сколько угодно запрещать! — прошипела я себе под нос и вышла, хлопнув дверью.