Безголовое дитё

Проснулась утром от холодного сна. Во сне мы с Бабуней на перроне Одесского вокзала лежали на нашей перине. Бабуня обнимала меня, заставляла поспать, пока не пришёл поезд на Кировоград. Было холодно, и я просила Бабуню укрыть меня. Бабуня вытаскивала из-под меня перину и ею укрывала меня. Я оказывалась на голом асфальте перрона. Становилось жёстко и ещё холоднее. Я жаловалась, что спинка мёрзнет и муляют камни. Бабуня опять подкладывала под меня перину, но я никак не согревалась. И этот кошмар всё длился и длился — Бабуня то укрывала меня периной, то подсовывала её под меня, пока я не услышала женский голос прямо над ухом:

— Уже бегу! Только воды наберу.

Загремели вёдра. Кто-то набирал воду в колонке.

Я открыла глаза. Где я? Темнота. Бабуни нет. Перины нет. Сквозь какие-то узкие щели темноту пронзают острые холодные лучи солнца. Сердце сжалось в комок, когда я поняла, что нахожусь в халабуде, что уже утро, что всю ночь я проспала тут на бундечке с собакой. Руки, ноги, челюсти свело от холода. Найды рядом не было. Я лежала на бундечке, свернувшись клубочком. При мысли о маме перехватило дыхание. Я же давала слово всем — и маме, и Тусе, и врачихе — никаких котят. А тут целая собака! Я же смотрела маме прямо в глаза, держала руки по швам и клялась — никогда больше не пропаду! И вот опять пропала на целую ночь. А Найда — предательница! Куда она делась? Ну что ж? Надо вылезать из халабуды и идти домой.

Мои ноги с трудом преодолевали ступени мраморной лестницы. Остановилась у приоткрытой двери. Поняла, что мой план — тихонько открыть дверь и юркнуть под одеяло, пока мама не проснулась, провалился. А всего минуту назад я мысленно радовалась, что Радибога помимо всяких усовершенствований нашего жилища, притащил специально для меня старенькую детскую кроватку на панцирной сетке и поставил её рядом с печкой. Кроватка мне понравилась, но я сильно расстроилась, что теперь буду спать одна, что рядом не будет мягкой, тёплой мамы, пахнувшей гримом и «Красным маком». Радибога сказал, что я буду спать как солдат в землянке, на личном матрасе. Где-то раздобыл большой ситцевый мешок, набил его «шамшалынням». Мама объяснила мне, что «шамшалыння» это сухая одежда кукурузных качанчиков. Оно, это «шамшалыння», кутает кукурузные качанчики, как деток, пока они растут. Малюсенькие детки в уюте и тепле вырастают большими кочанами и люди кушают с них кукурузку. Сейчас кукурузка поспела. И родители набивают матрасики для своих детей этой белой душистой шелухой, чтоб им сладко спалось. К тому же матрасик приятно шуршит и отгоняет злых бабаек. Словом, мама и Радибога убедили меня. Я с удовольствием укладывалась в мою новую шуршащую кроватку.

Итак, мой план провалился. Мама не спит. Из квартиры доносятся голоса. Мамин и Радибогин. Мама что-то непонятное бормочет сквозь слёзы, Радибога ласковым басом утешает её.

— Перестаньте нервничать, Лидочка! У вас вечером спектакль. Доверьтесь Мазуркевичу. Он весь город поставит на ноги. Найдёт Ветуню, всенепременно! Раз Мазуркевич слово дал… Он же угроз.

— У вас тоже спектакль, а вы, Копылов, возитесь со мной всю ночь. Что бы я без вас делала одна ночью с таким несчастьем!

— Не извольте обо мне беспокоиться, Лидочка. На передовой не такое бывало.… Для меня награда быть рядом с вами, помогать вам.

Глубоко вздохнув, я решилась войти в приоткрытую дверь. Страх не дал сделать мне следующий шаг, и я застыла на пороге. Мама и Радибога сидели за столом под светящимся абажуром, несмотря на то, что в окна уже заглядывало солнце. В маминой руке дымилась папироса. Мелькнула мысль: «Они что? Так всю ночь и сидели?» Я кашлянула.

Мама вздрогнула и посмотрела на меня. Потом она со смехом рассказывала Полине, что подняв глаза, она увидела на пороге огородное чучело — волосы дыбом, в них торчал сухой бурьян, мятый грязный сарафан, на заспанной мордочке чёрные разводы, как у партизана, вышедшего из леса. Но в тот момент она не смеялась, даже не шевелилась. Глаза её медленно наполнялись слезами.

— Ну вот, видишь, мамочка, — захлёбывалась я от всхлипов, — У меня не получается не пропадать. Я же совсем не хочу пропадать, а пропадаю, — осмелилась я выдавить из себя оправдание.

Грохнула табуретка, мама ринулась ко мне, крепко прижала к себе и зарыдала громко с нечеловеческим рыком.

— Гос-споди, слава тебе! Кто? Кто тебя нашёл? Кто привёл? — она пыталась заглянуть за мою спину в коридор.

— Никто, я сама нашлась. Проснулась и пришла, бо сильно замёрзла… вот.

— Где ж ты была? Где ты проснулась? — мама тёплой рукой вытирала мои щёки, вынимала траву из волос и целовала, целовала…

— Та в халабуде ж! Я укладывала Найду, укладывала, а она всё чухмарилась, чухмарилась…Тогда я сама и заснула, — я прильнула к маминой груди. Стало хорошо и спокойно, потому что мама не ругалась, она была мягкая и тёплая, от неё пахло гримом и табаком.

— Какую ещё Найду ты укладывала?