Безлюдные земли

– Война в Персидском заливе? – спросил Бергер и посмотрел на изображение усатого, очень светловолосого офицера перед своими солдатами.

– Да. Фото сделано весной девяносто первого. Если правильно разобрали знаки различия, он здесь полковник.

– На службе у Саддама Хуссейна?

– Похоже на то. И через два года этот полковник заберет своего сына из Швеции.

– Ты правда произнесла слово «сын»?

– Погоди, – сказала Блум и перелистала фотографии. Экранный Нильс Гундерсен продолжил молодеть. На первом снимке он, обросший бородой, стоял среди гор, опираясь на базуку.

– Афганистан? – уточнил Бергер.

– Моджахеды, – ответил Блум. – Судя по всему, Гундерсен был связан с ЦРУ и обучал моджахедов в восьмидесятых. Последняя война Советского Союза.

– Хм.

Кадры продолжали сменяться. Нильс Гундерсен – стильный молодой офицер с аккуратно нашитым на груди норвежским флагом. Он же – ученик гимназии с ослепительной улыбкой. Катающийся на лыжах краснощекий подросток. На школьной фотографии он выше всех остальных. На пожелтевшей черно-белой фотографии сидит в песочнице, разбрасывая песок. А вот он в объятиях матери, сидящей в кресле с высокой спинкой. За ними стоит мужчина.

– Это единственная известная фотография отца Нильса Гундерсена, – сказала Блум и начала увеличивать кадр. – Генетические особенности иногда проявляются через поколение.

Бергер увидел, что у мужчины на фото скошенный подбородок и на одной стороне лба видны похожие на рога шишки.

У дедушки Вильяма Ларссона было угловатое и бугристое лицо. Очень сильно напоминающее кубистскую скульптуру.

29

Четверг 29 октября, 16:12

В тот вечер ежи впали в спячку. Вся семья удалилась в дальний угол лодочного домика, где мать семейства соорудила жилище на зиму. Ежиха обошла две печально застывшие у доски с бумажками фигуры, как будто говоря: «Спокойной ночи, мы удаляемся на зиму, в бесконечный мир снов, который намного лучше вашего».

Потом вернулась и устроилась поудобнее среди своих малышей.

Одна из грустных фигур у доски была обнажена до пояса. Другая щупала руку первой.

– Видны следы зубов, – сказала Молли Блум.

– Знаю, – ответил Бергер. – Не хотят исчезать.

Пока он натягивал джемпер, Блум прикрепила на доску фотографию. Рядом с изображением пятнадцатилетнего Вильяма Ларссона теперь висел сделанный на мобильный телефон снимок Антона Бергмарка. Деформации лица были поразительно похожи.

– Тонкая работа, – отметил Бергер.

Блум стояла рядом и смотрела на фото. Потом сказала:

– Если мы согласимся с тем, что покинуть Швецию Вильяму помог отец, светловолосый норвежский наемник, укоренившийся в арабском мире, то мы можем также предположить, что именно там ему сделали серьезную пластическую операцию, вероятно, даже не одну. Шел тысяча девятьсот девяносто третий год, гражданская война в Ливане закончилась за несколько лет до этого, война в Заливе тоже была позади. В эти немного более мирные годы Нильс Гундерсен, может быть, нашел время выяснить, что у него вообще-то есть сын, и узнать, как тот выглядит и что за жизнь ведет. Он услышал о травле, решил спасти сына и забрал его в свой мир, скрытый от глаз спецслужб. В другом измерении.

– Значит ли это, что в Швеции Гундерсену кто-то помог? Он все же числился в международном розыске за военные преступления. Кажется маловероятным, что он смог незаметно вывезти из страны травмированного шестнадцатилетнего мальчика с привлекающей внимание внешностью.

– Вероятно, у него были здесь знакомые со времени предыдущего визита в семьдесят шестом, когда он дал жизнь Вильяму.

Бергер пристально посмотрел на доску и сосредоточился на портрете молодого Вильяма Ларссона.

– Гундерсен был военным, – сказал он. – Не из тех, кто подставляет вторую щеку. Можно предположить, что и сыну он передал отнюдь не завет всепрощающей любви.

Блум кивнула.

– Человек, натасканный на то, чтобы пытать и совершать насилие, – продолжила она мысль Бергера. – И спустя двадцать лет прооперированный и получивший военную выучку сын возвращается и начинает отмщение. Сначала наносит удар по худшему своему мучителю, Антону Бергмарку. Вильям истязает его при помощи молотков двое безумных, кошмарных суток, превращает его в того, кого уже давно не существует, кто остался только в его собственной голове. И уже это преступление замаскировано, оно предстает как преступление совершенно иного рода. Но потом он прекращает охоту на действительно виновных и переключается на ни в чем не повинных девочек. Почему?

– Это не рационально, – предположил Бергер. – Ему неинтересно мстить взрослым женщинам. Как его унижали, видели пятнадцатилетние девочки. Именно они остались в памяти, что, возможно, привело к его полной неспособности общаться с женщинами. И именно их надо уничтожить. Я согласен с тобой насчет его сумасшествия. Может быть, у отца-убийцы он выучился рациональным, профессиональным навыкам, но его собственные мотивы по-настоящему безумны. Если ему на пути попадается мальчик, как Симон Лундберг в пещере, он его просто убирает с дороги. Его интересуют девочки.