Безмолвие девушек

То было странное время – время вне времени. Мы жили словно под гребнем волны. Каждый день за стенами Трои раздавались крики ликования, когда очередной воин побеждал в гонках и получал награду из оскудевших сокровищниц Приама. Но никому из них не было суждено долго наслаждаться плодами победы.

На второй день Аякс пришел к нам на ужин и привел с собой Текмессу и маленького сына. Мы с ней сидели на веранде и ели сладости, которые так любила Текмесса, – скорее, она ела, а я наблюдала. Мальчик играл деревянной лошадкой, вырезанной ему отцом: прищелкивая языком, издавал цокот копыт. Я прикрывала глаза от солнца и смотрела, как Ахилл и Аякс играют в кости. Они сидели за столом посреди двора, смеялись и подзадоривали друг друга, громко причитали и хлопали себя по лбу, если не выпадали нужные числа. Их жесты выглядели преувеличенно, как если б артисты изображали игру в кости.

Внезапно Аякс вскочил на ноги. Я решила, что он увидел кого-то в дверях, и проследила за его взглядом, но там никого не оказалось. Когда я повернулась обратно, Аякс уже лежал на земле, поджав колени, и выл, как новорожденный младенец. Ахилл не двигался с места, сидел и ждал, когда минует приступ. Наконец Аякс взял себя в руки и вернулся за стол. Не проронив ни слова, они просто продолжили игру, словно ничего такого не случилось. Сам приступ, от начала и до конца, продлился не дольше десяти минут.

Текмесса приподнялась было в кресле, но затем снова села и потянулась за очередной порцией орехов с медом.

– Он совсем не спит, – сказала она. – Его преследуют кошмары. Как-то ночью ему приснилось, что его пожирает паук, и он проснулся с воплем. Ох, а если я спрошу его, что с ним…

– И он не хочет говорить?

– Конечно, не хочет! Мне положено молча мириться с этим, а если я и пытаюсь заговорить, то сама знаешь: «Женщине подобает безмолвие».

Все женщины, кого я знала, впитали эту истину с молоком матери. Мгновение мы молчали, размышляя над этим, а потом внезапно рассмеялись. И то был не просто смех – мы верещали и задыхались, пока мужчины не уставились на нас, и тогда Текмесса зажала рот подолом туники и давилась от хохота. Приступ прошел так же внезапно, как и начался. Мы посидели, утирая слезы, затем я взяла блюдо и предложила Текмессе угоститься еще… Внешне – если не считать сдерживаемой икоты – мы вернулись к обычному своему состоянию, и вместе с тем что-то переменилось. Текмесса никогда мне особенно не нравилась, но с той минуты мы стали подругами.

– Как скоро можно определить, что ты беременна? – спросила я.

Текмесса уставилась на меня.

– Ну по-разному… Я вот сразу поняла: меня мутило уже с первого дня. Но знаешь… У всех по-своему; некоторые говорят, что ничего не замечали, пока не начались схватки. Хоть я не понимаю, как такое можно не заметить. Даже если у тебя продолжаются месячные. Если тебя каждые пять минут пинают в живот, сложно не догадаться… – И все время, пока говорила, она не сводила с меня пристального взгляда. – Он от него?

– Да.

– Уверена?

– Да.

– Не от Агамемнона?

– Невозможно. Задний проход, помнишь?

Текмесса пришла в восторг – чего я не могла сказать о себе.

Тени понемногу становились длиннее. Обычно в это время мужчины поднимались и шли к столу, но в эти несколько минут, когда солнце только коснулось горизонта, никто не двигался. Аякс повернулся в кресле и смотрел в нашу сторону. Сначала я подумала, что он смотрит на маленького сына, который скакал по веранде и кричал: «Мама, посмотри на меня! Смотри на меня!» Но потом я с содроганием заметила, что его глаза абсолютно пусты. Ахилл из кожи вон лез, пытаясь отвлечь Аякса: предлагал выпить, сыграть еще партию в кости, что угодно – и ничего не мог противопоставить этому жуткому взгляду, устремленному сквозь хижину, через двор, над полем битвы, до самых ворот Трои и дальше. Я осознала, что Аякс не смотрел ни на что конкретно. Он смотрел в пустоту.

* * *

После трапезы в покоях Ахилла зазвучала музыка. Алким играл на лире, Автомедон обнаружил неожиданный талант в игре на флейте. Впрочем, когда он попытался запеть, это напоминало рев теленка, оторванного от коровы, и все умоляли его прекратить. Они пели о битвах и великих подвигах – песни, которые так любил Ахилл, благодаря которым он и стал собой. Я не видела его таким довольным с тех пор, как погиб Патрокл.