Безмужняя

Он снова взглянул на нее одним глазом, а другой глаз словно бельмом затянулся: оскорблять? Кто кого оскорбил? Он еще не слыхал, чтобы женщина двадцать лет подряд гнала от себя мужчину! Когда собака приходит и ложится у чужого порога, ее гонят палкой раз и еще раз, но если она все-таки не уходит, хозяевам это нравится, и они бросают ей кость. Но Мэрл его никогда не уважала!

Мориц говорил со спокойствием человека, чья злоба родилась не вчера и не позавчера, а была выношена, въелась, внедрилась в кости, вросла в тело и душу.

— Я не хотела быть неверной своему мужу, — ответила Мэрл.

За верность мужу, ушедшему на войну, никто ее не винит, сказал Мориц, прижав руку к сердцу. Но он и представить себе не мог, что когда она, наконец, решится выйти замуж, то оттолкнет его и выберет какого-то Калмана Мейтеса. Мало того, что из-за нее он остался старым холостяком, стал пить, чтобы залить горе, мало того, что она долгие годы издевалась над ним, так она еще вышла за Калмана чтобы его, Морица, хватил апоплексический удар.

Мэрл видела, что Мойшка-Цирюльник, уверенный в своей победе, уже заранее сводит с ней счеты за то, что она до сих пор отказывала ему. Ненависть к нему так давила и сжимала ей сердце, точно кто-то повалил ее и уперся коленями в грудь. Но она собралась с силами и улыбнулась. Затем повернулась на своих высоких каблуках и любезно, почти кокетливо произнесла:

— Ты ведь не ссориться со мной пришел. Мы уже достаточно ссорились.

Мэрл покрыла стол скатертью, поставила бутылку водки, большой зеленый сифон сельтерской воды, рюмочки и чайные стаканы. На длинную узкую глубокую тарелку выложила маринованную селедку, семгу, а на другую, плоскую и круглую, — сушеных рыбок. Затем поставила мясное — жирную гусятину и постную телятину; свежие помидоры и соленые огурцы, плетеную хлебницу с ситным, румяные бублики и большую вазу с фруктами. Мэрл расставляла блюда и раскладывала ножи и вилки с ловкостью опытной хозяйки, быстро и играючи, а Мориц тем временем смотрел на ее высокую стройную фигуру, на ее плечи, на то, как она легко двигается. Украдкой взглядывая на ее профиль, он заметил, что лицо ее уже немного обрюзгло, но хорошо подрумянено и припудрено, а спина чуть ссутулилась от постоянного сидения за швейной машиной. Но ее точеные ноги, скрытые недлинной широкой юбкой, возбуждали его, и он изучал их опытным взглядом бывалого завсегдатая веселых домов.

Мориц знал адреса женщин, которые жили в хорошо обставленных комнатах и принимали гостей. Можно было провести вечер за накрытым столом и почувствовать себя в домашней обстановке. И когда кто-то из приятелей жаловался Морицу на неприятности от жены, он не мог этого понять: за двадцатипятирублевую бумажку ему кидается на шею первая красавица. А уж если он приносит в подарок какую-нибудь тряпку, она ноги ему целует. Зачем же нужна жена и неприятности от нее? Да только Мэрл своим упрямством так раззадорила его, что он готов был даже жениться на ней, лишь бы уломать. Но все же у него не умещалось в голове, что существуют женщины, которых нельзя купить за деньги. И теперь тоже — он смотрел на гибкую фигуру Мэрл, а в голове его вертелось: она действительно была скромницей или только перед ним разыгрывала комедию?

Мэрл хозяйничала у стола молча, опустив глаза, давая ему возможность хорошенько себя разглядеть. Вдруг она подняла свои черные с шальной смешливой искоркой глаза, словно угадав его мысли и сомнения в ее порядочности:

— Почему ты не снимешь пальто и шляпу?

— Для кого ты приготовила яства?

— Для тебя. Боишься, что я тебя отравлю?

— Мне нечего бояться, — шагнул он к ней. — Я знаю, что ты не настолько глупа, чтобы играть с огнем.

— Это ты, что ли, огонь? — двусмысленно засмеялась она, словно взвешивая, в достаточной ли мере он для нее мужчина.

— Попробуй, узнаешь, — ответил он нахально и застыл с сонно-безразличным выражением лица. Но это было притворством. Ее двусмысленный смех обжег его. Мориц поставил трость, снял шляпу, пальто и остался в черном костюме, остроносых лакированных туфлях и белом шелковом шарфе, который он по обычаю блатных франтов так и не снял. Скрипнув туфлями, он развязно подошел к Мэрл. Она стояла, опершись руками сзади в край стола, и смотрела на него.

— Куришь? — достал он массивный серебряный портсигар, славившийся в кругу его приятелей. Вся крышка снаружи и внутри была усыпана самоцветами.

— Дай огня, — взяла она папиросу, все еще улыбаясь холодно и двусмысленно.