Безнадежный пациент

У женщины на снимке зеленые глаза: кареватые, но все же именно зеленые. Губы изогнуты чуть иначе, брови (с которыми ты так воевала) чуть симметричнее твоих. Теперь я понимаю, что человек на фотографии – всего лишь отдаленно знакомое лицо, созданное нарочно, чтобы незаметно заместить мои воспоминания о твоей истинной внешности.

Мой гнев и возмущение иссякают, лишенные подпитки, уступая место самобичеванию. Я чувствую себя так, будто предал тебя и твою память. Каждый вечер, когда я всматривался в полароидный снимок, я, сам того не ведая, способствовал стиранию твоих черт из памяти и влюблялся в очередное творение нейросети.

– Вы же понимали, что все вскроется! – Я тычу пальцем в новую фотографию. – Оставили это у меня под матрасом, зная, что старый снимок где-то еще. Вы наверняка подозревали, что он у меня, а значит, рано или поздно я догадаюсь о ваших махинациях.

Коделл не принимает и не отвергает мои обвинения, позволяя мне самому делать выводы.

– Вы хотели, чтобы я заметил, – выдыхаю я. – Чтобы испытал чувства, которые переживаю сейчас. Хотели. Ибо диссоциация имеет смысл, только если я понимаю, что происходит.

Молчаливый взгляд Коделл подтверждает правильность каждого моего вывода.

– Верните мне оригинал! – требую я. – Это моя собственность. Отдайте мне его.

Коделл вздыхает, наблюдая мой протест со смесью жалости и разочарования. В ее глазах, устремленных на меня, столько самообладания и бесстрастности, что я чувствую, как внутри шевельнулся страх.

– Хорошо же!

Я ухожу к себе в комнату и по пути встречаю Виллнера, который возвращается обратно. Оба снимка у меня. Касание ладони, и дверь моей комнаты плавно отъезжает в сторону. Пока серая панель двигается, я размышляю: интересно, что тут делал Виллнер? И почему человека, который провел со мной бок о бок три недели, просят выйти вон? Как только дверь открывается, я все понимаю. Пол в комнате, словно опавшие листья, усеивают сотни полароидных снимков. Некоторые лежат изображением вверх: бесчисленные улыбки обращены к потолку, тысячи глаз косятся на меня, когда я мрачно захожу внутрь.

Я поднимаю несколько случайных фотографий и выкладываю перед собой веером, как игральные карты. Три похожих, но разных лица – вариации на заданную тему, обыгрывающие ключевые черты, в которые я когда-то влюбился до того, как они приобрели чужеродный элемент.

Откладываю в сторону эти три снимка и собираю остальные. Меня обманывали, оригинал наверняка спрятан в кабинете Коделл, и его нет среди этих подделок. Скорее всего, она исключила твою фотографию из этого набора, дабы заставить меня просмотреть каждый снимок и убедиться, что я не могу тебя узнать.

Просматриваю фотографии – первую сотню, вторую, третью, – а где-то на заднем плане крепнет подозрение, что настоящий снимок уже прошел через мои руки и я его пропустил, забраковал, положил к подделкам и ими же завалил сверху.

Проходят часы. Дрожащей рукой я бросаю последний снимок на кровать к остальным. Семьсот девяносто восемь улыбок. По моему окаменевшему лицу больше не катятся слезы. Я их уже выплакал. После всего пережитого я словно умер изнутри.

В дверь трижды громко стучат. Меня скорее ставят перед фактом, а не спрашивают позволения войти. Вскоре дверной проем заполняет мощная фигура. Виллнер терпеливо ждет, чтобы я последовал за ним.

Я вытираю рукавом глаза и поворачиваюсь к нему.

– Пожалуйста, – обессиленно прошу я. – Неужели этого недостаточно?

Виллнер не двигается. На долю секунды я невольно восхищаюсь. Когда одного лишь намека на применение силы достаточно и само воздействие даже не требуется, это внушает уважение. Наверное, так себя чувствуют дикие лошади, когда их объезжают: к ним приходит мрачное понимание, что при любом раскладе в итоге придется принять навязанный выбор и подчиниться наезднику. Разница между бунтарством и покорностью лишь в затраченном времени.

Я беру костыли и хромаю за Виллнером. После коридора с бюстами я готовлюсь поворачивать к лестнице на второй этаж, но, к моему изумлению, Виллнер идет прямо через атриум и дальше по коридору к выходу из здания. Вынув из кармана пиджака ключи, он отпирает двери. С тяжелым лязгом металлический засов отъезжает в сторону, двери на хорошо смазанных петлях плавно распахиваются наружу, впуская в здание волну прохладного осеннего воздуха. Виллнер улыбается, жестом приглашая меня прогуляться по саду.

Свежий ветер шелестит по аллеям кустов, холодный воздух наполняет легкие и пробуждает чувства. Виллнер ведет меня по дорожке до границы сада. Там на земле лежит темное покрывало.

– Она в курсе вашей затеи? – интересуюсь я.

Виллнер традиционно безмолвствует и останавливает меня у края покрывала. Я смотрю вниз и не сразу различаю в сумерках шотландскую клетку на пледе для пикника. Виллер жестом предлагает мне сесть и протягивает руку, помогая устроиться. Я долго на него смотрю, прежде чем позволить усадить себя на край пледа. И вот я сижу, неловко вытянув одну ногу и положив костыли рядом. Виллнер тоже усаживается.