Безрассудная

При этой мысли мои губы начинают дрожать, отчего шрам на челюсти, болезненно натягивается.

И я больше не буду сомневаться.

Глава четвертая

Кай

— Выглядишь ужасно.

Глаза Китта скользят по алым пятнам на моей рубашке. Их оставил Гвардеец, которого я похоронил и о котором ему не обязательно знать.

Ради нее.

В лучшем случае это почти измена.

В худшем — жалкое зрелище.

Взгляд короля наконец встречается с моим, и в наших глазах мелькает веселье.

На моих губах невольно появляется знакомая улыбка просто от ощущения, что мы снова ведем себя как братья. Братья, у которых нет титулов перед именами. Братья, которые в этот блаженный момент не обращают внимания на свои обязанности, навязанные кровными узами.

Впервые за несколько дней он позволил мне взглянуть на него. По-настоящему на него посмотреть.

Слезы сменились усталостью, улыбающиеся глаза превратились в затравленные, с чуть впалыми щеками и заросшим щетиной подбородком. Мой взгляд останавливается на той же помятой рубашке, которую я видел последние три дня, — наполовину расстегнутой, с рукавами, забрызганными чернилами.

— Да, ну и ты выглядишь не лучше, — отвечаю я и едва улыбаюсь.

Кит моргает, рассматривая свои запачканные руки и разбросанные перед ним бумаги, словно видит это впервые. Затем он вздыхает и медленно собирает документы, которыми был так поглощен, в небрежную стопку.

— Со мной все будет в порядке. Просто немного устал, вот и все.

— Ты же знаешь, что есть простой способ это исправить, верно? — мой голос звучит раздражающе робко, пока я пытаюсь найти грань между тем, чтобы разрядить обстановку и попытаться образумить его.

Китт изменился. Мы изменились. Я больше не знаю, где заканчивается мой брат и начинается мой король.

Когда он не отвечает, я тихо продолжаю с ноткой беспокойства в голосе:

— Тебе нужно отдохнуть. Поспи немного, — я киваю в сторону потертого кожаного кресла, которое он унаследовал. — Я не видел, чтобы ты покидал его уже несколько дней.

— Сон — для мертвецов, — Китт произносит фразу со сдавленным смешком. — Извини, — он посмеивается, качая головой, словно его это забавляет. — Слишком рано?

Я заставляю себя улыбнуться, глядя на человека, который кажется мне незнакомцем. В другой жизни я мог бы услышать те же слова из уст Китта, но в них не было бы этой горечи, а его губы не растягивала безумная улыбка. Горе превратило его в человека, которого я боюсь.

— Ладно, — вздыхаю я, — сон для мертвецов. Хотя ты, похоже, хочешь присоединиться к ним, — я смотрю ему в глаза с мольбой, которую никогда не смог бы выразить словами. — Ты не покидал кабинет с момента своей коронации. Мы могли бы прогуляться по саду, навестить королеву, — я сглатываю при мысли о том, как горе отразилось на ней. — Целители говорят, что ей становится хуже. Она не встает с постели, и они опасаются… Опасаются, что ей осталось недолго.

Услышав мое предположение, он замирает и долго молчит. У Китта нет связи с королевой. Потому что, она — моя мать. Не его.

Прочистив горло, я быстро меняю тему на что-то более приятное.

— Мы могли бы навестить Гейл на кухне. Она постоянно спрашивает о тебе и ждет, когда ты съешь одну из ее медовых булочек.

— Я вполне счастлив здесь, спасибо.

Я моргаю, глядя на него. Это самый королевский отказ, который я когда-либо слышал.

Я медленно киваю, отступая к двери.

— Что ж, если у вас ко мне больше ничего нет…

Ваше Величество.

Я проглатываю слова, прежде чем успеваю выплюнуть их в конце предложения. Я тянусь к дверной ручке, готовясь сбежать…

— Это ее кровь?

Я замираю и поворачиваюсь к нему.

Его зеленые глаза возвращаются к пятнам на моей рубашке. Я долго молчу, просто позволяя ему изучать себя, пока пытаюсь разгадать, что скрывается за его взглядом.

Когда я наконец открываю рот, с моих губ срывается вопрос, на который я сам не могу ответить:

— Ты был бы более разочарован, если бы это была ее кровь или наоборот?

Он сглатывает. Делает глубокий вдох. Улыбается так, что это совсем не радует.

— Я не знаю, — еще одно долгое, томительное молчание. — А что насчет тебя?

— Не знаю.

Как жаль.

— Неужели? — Китт не смотрит на меня, когда говорит это. — Я имею в виду, это ее кровь.

Я вздыхаю, внезапно почувствовав усталость при воспоминании о сегодняшнем утре.

— Нет.

Облегчение? Разочарование? Похоже, произнося это, казалось бы, простое слово, я перестаю понимать разницу между ними.

— Понятно, — бормочет Китт. — Но она была там, верно?

— Была. Я вынудил ее покинуть дом, — Китт поднимает бровь, прежде чем я заканчиваю: — Сжег его дотла.

— Понятно.

Мы настороженно наблюдаем друг за другом. Она — тема, которую лучше не затрагивать, и все же она никогда не уходит из наших мыслей. Что само по себе является для нас обоих пыткой.

— Кровь? — Китт выжидающе кивает в мою сторону.

— Принадлежит Гвардейцу, которого она зарезала. Убила недалеко от Лута.

Снова этот безжизненный смех.

— У нее отвратительная привычка резать людей, не так ли?

Я прочищаю горло, стараясь не переступать ту грань, которую уже не вижу, когда дело касается Китта.