Безславинск

— Дурні, ось я вас димком! Дим-то вам не за смаком!

В глубины медвяного царства Кузьма пустил из дымаря едкую струю. Одна из пчелок залетела под футболку Ланы Дмитрины, под мышкой зажужжала, и боломутная женщина заорала, замахала руками. На предсмертное жужжание пчелки рванулись десятки её сородичей, с ходу жаля. Отчаянно отбиваясь, Верходурова кинулась к сараю. На бегу повалила улей.

Пчелы вместе с Кузьмой преследовали её, не отставая.

Лана Дмитрина упала на солому и начала крутиться на ней. Кузьма захлопнул ворота и хорошенько окурил из дымаря кричавшую без умолка физручку.

— Та хватіт кричати вже!

— Так больно ж до одури!

— А все від того, що поводження з нею тобі незнайоме! Ходити біля бджіл треба з чистою душею, і поту твого смердючого вона, упоси Бог, не виносить. І на пасіку п'яної не з'являйся!

— Да хватит уже нравоучать! И пахну я не так, и пьяная… Тоже мне пасечник нашёлся!

— Звичайно пасічник! Я ось, наприклад, про себе скажу: кожну весну бджолиними укусами цироз печінки лікую, а Натаничу ревматизм в ногах видаляю. Справедлива тваринна моя бджола!

— Будь она проклята, твоя справедливая животная! Может быть, и правда она лучше козы или коровы, потому что медом доится. Но вот жало у неё… Били меня, Кузьма, по-всякому: и крапивой в детстве драли, и бабы ревнивые космы мне выдирали, и любовники ревнивые морду сворачивали, но этакого изгальства в жизни не испытывала!

— Не можна їй без жала! Светлячок! Зброя це её!

— Лучше бы приласкал, чем запугивать… — резко сменила тон бывшая балерина. Затем встала перед Кузьмой на колени, прислонилась лицом к его ширинке.

— Ти що придумала?

— А сейчас сам увидишь, пчеловод неугомонный…

Лана Дмитрина ловким движением левой руки оттянула молнию брюк, правой расстегнула её.

— Раптом хто увійде! — шугался дед Кузьма, обнимаясь с дымарём.

— Ну, хватит уже стрематься, пчеловодушка мой…

Ремень и пуговица на брюках были расстегнуты еще быстрее молнии, и Кузьма уже стоял посреди сарая со спущенными штанами в заношенных трусах. И училка физры, жена директора школы, бывшая балерина в одном лице начала делать именно то, что вы сейчас и подумали…

И делала она это настолько увлеченно, что Кузьма моментально забыл и о нежданных посетителях его сарая, и о пчелах, и вообще обо всем на свете. Создавалось впечатление, что Лана Дмитрина поклонялась этому занятию и, собственно, самому мужскому члену. Причем в её поклонении не было ничего постыдного или предосудительного — настолько естественно она относилась к минету. Девиз Верходуровой был таков: «В момент, когда я делаю минет, мы оба оказываемся почетными рабами члена! Только я при этом еще и его госпожа, и только я контролирую, сколько удовольствия ты получишь!»

Экспрессивные ласки физручки возымели ожидаемый эффект, и стремительно приблизилась точка невозврата. Кузьма прижался к Лане Дмитрине и в исступлении застонал. Верходурова ответила ему не менее громкими и томными стонами.

— О-о-о! Божа мати! Як же добре-е! — завыл Кузьма и кончил…

Не прошло и минуты, как в соседнем дворе послышался голос старой бабки: «Молодёш совсим ополоумела! Ужо среди бела дня стонуть, як кобели недобитыя!»

«Що за дела? Жинка страшна, як ядерна війна, а коханка ще страшніша…» — думал Кузьма, глядя мутным взглядом единственного выпученного глаза на облизывающуюся подобно толстому коту Лану Дмитрину.

Но это было год назад, а теперь выскочившая из кустов смородины Лана Дмитрина недолго думая плюхнулась рядом с Генкой и запела:

Говорят, жена — красотка
Только в Сочи не зовут!
У неё круиз недолгий:
Из коровника — на пруд.

— Хрюня-Светуня, откуда ти цих дебильних частивок набрала? — возмутилась Вика. — Хватит вже, дай людям поспилкуватися!

— Пообщаются ещё, до отрыжки, — послышался чей-то женский голос с другого конца стола.

Дед Кузьма уже заботился о своей супруге, смачивал травмированную спину водой, приговаривая:

— Схлинет опухлина. Давай-кось ми ще холодненькой водичкой и юшки и шию змочим… Тож не шкідливо, тож божьи угодницы тебя помітили…

— Тётя Света, здрасьте! — обнимая прокуроршу, приветствовал Вахлон, — Вам от мамы привет огромадный!

— Спасибо, племянничек! Располагайся давай. М-м-м, паскуды… — прокурорша стонала и поносила «божьих угодниц» блатной бранью. Беспокойство и чрезмерное внимание неугомонного Кузьмы злили ещё больше. При мысли, что это развлечение мужа в виде дурацкой пасеки на задворках сарая обходится ей в круглую копеечку, и то, что она может быть вновь не раз искусана, Ромакова приходила в ярость.

Народ искренне матерился, не было предела их возмущению! Особенно одна бабуля, получившая жало в бровь, так прохаживалась по «матери», что даже некоторые закоренелые знатоки красных словцов удивленно пооткрывали свои рты.

— Православныя! — успокаивал всех матершинников отец Григорий, — Мат это хула на приснодевство пресвятой Богородицы! А разве православный может хулить Богородицу?! Это не что иное, как призвание ада! Опомнитесь!