Безславинск

Гордый, любящий пошутить Натаныч, и на этот раз державшийся непоколебимо, потупился. Кровь от лица его отхлынула.

Неприятная новость озадачила Натаныча, мысли потекли ровнее, но и тревожнее.

«А не запугивают ли они меня просто? Дом-интернат для умственно отсталых детей? Может, и не сделают они ничего с моим Мартыном?.. Ну, Натаныч, ну, старый дурень, теперь ты это счастье будешь хлебать ситечком…» — подступило сомнение. Но злоба, охватившая его, как огонь сухое дерево, нашептывала ему: «Ну, Ализка! Ну, доченька! Ну, гадюка…».

Натаныч, не говоря ни слова, резко встал и ушёл прочь.

Шарип Ахмедович сказал ему вслед:

— Удачи!.. — и, сам не зная почему, вспомнил день, когда этот добродушный еврей впервые привел в школу своего внука.

Вершина горы Кобачун пылала золотой пыльцой заката, осеннее солнце покидало безславинскую землю в торжественном великолепии победных красок. Шарип Ахмедович, при галстуке, выбритый досиза, стоял у окна учительской, любовался многообразием оттенков — пурпура, киновари, янтаря, — и по указанию директора школы ждал прихода иностранца…

МарТина учитель распознал ещё за дверью — по забавному голосу, хотя никогда до этого голоса его не слыхал.

В кабинет вошел Натаныч, весь при параде и в своей любимой кепке-хулиганке. Одной рукой он опирался на батожок, другой держал за руку своего внука. В левом уголке рта дымилась козья ножка.

Натаныч глубоко вобрал в себя воздух, жадно затягиваясь козьей ножкой, и выпустил клуб дыма, на мгновение скрыв в нем взволнованное свое лицо, и, снова затянувшись, сказал:

— Ну вот, привел, давайте знакомьтесь!

— Hello! — сказал юноша. Он покраснел и растерялся под любопытным взглядом.

— Здравствуй! — перейдя на английский, протянул руку МарТину учитель. — Меня зовут Шарип Ахмедович. Как тебя зовут?

— МарТин.

Маленькая, узкая рука Мартина утонула в крупной, сильной ладони учителя.

— Главная наша заморочка, — поторопился выдать всё сразу Натаныч, — шо мы с бабкой не бельмеса его не понимаем! Как дочка уехала, так мы только на пальцах, типа глухонемых, и общаемся.

— Не волнуйтесь, Леонид Натанович, сейчас всё уладим.

Жестом пригласив внука с дедом занять места на угловом диване, учитель английского уселся на стул прямо перед ними.

— Итак, МарТин, ты хочешь попробовать поучиться в нашей школе?

— Конечно же, хочу! Ведь я не закончил обучение в Лондоне, и мы с мамой прилетели сюда в надежде, что я смогу доучиться и ещё выучить русский язык. А уже прошло много времени, и я до сих пор не нигде не учусь и совсем не понимаю вашего языка. Он для меня как китайский!

МарТин неестественно громко засмеялся.

Шарип Ахмедович сразу почувствовал эту неестественность, а вдобавок и свою некомпетентность в преподавании английского языка, поскольку из всего сказанного МарТином он понял лишь «Конечно же, хочу» и «не понимаю вашего… китайского языка».

Но главным было то, что и сам учитель остро ощущал ненатуральность своего поведения, и так ему было неудобно и больно за себя, что он тоже зарделся.

Ситуация была неловкой, потому что Шарип Ахмедович впервые за свою учительскую практику растерялся при встрече с подростком, а неординарный МарТин, тараторивший на лондонском сленге, ещё больше ввел преподавателя английского в состояние замешательства.

Учитель и Натаныч задумчиво посмотрели друг на друга. Наконец Натаныч бросил потухшую козью ножку в пепельницу, стоявшую на журнальном столике и, догадавшись обо всём, сказал:

— Мы и головная боль, это-таки да!

— В смысле? — не понял учитель.

— В смысле, шо и мы с бабкой ни бельмеса, ни ку-ку, ни му-му…

— Куришь? — неожиданно для самого себя спросил МарТина учитель, отыскивая на столе сигареты и зажигалку.

Подросток отрицательно качнул головой.

— А я вот курю и бросить не могу, — зачем-то признался Шарип Ахмедович и закурил.

Учитель крутил в пальцах зажигалку. Он не мог отыскать подходящих слов, хотя к встрече с англичанином подготовился с самого утра.

— Бросить курить очень просто! Нужно лишь одно — желание! И у вас всё обязательно получится! — в волнении сказал МарТин и бросился в объятия к учителю! Он прижал его ненадолго к себе, поцеловал в щеку, широко улыбнулся и вернулся на диван к деду.

Шарипа Ахмедовича поразила быстрая смена настроения и поведения этого непохожего на обычных подростков юноши. Он доверчиво улыбнулся ему в ответ.

Натаныч снял с головы кепку-хулиганку и радостно сказал:

— Ну, вот и подружились!..

С того самого вечера между интеллигентным учителем английского языка и добродушным лондонским подростком завязались трогательные отношения, которые не походили не на что иное, как на интуитивную дружбу, в каковой нет и малейшего намека даже на самую мизерную выгоду.

Шарип Ахмедович отвлекся от воспоминаний и подумал про Мартина и его родню: «Нет уж, я в обиду этих людей не дам никому!»

Всё предыдущее время он сидел молча, потупив взгляд, лишь слушал, о чем говорили участковый и директор с Натанычем. Возможно, что он ничего бы так и не сказал, если бы эти две лоснящиеся хари после ухода старика Натаныча не подняли тост: