Безумен род людской

Леди Энн Хансдон, бабушка невесты, восседала в центре большого зала. Две служанки, и среди них не было Сильвии, сидели на низких скамейках у её ног, а на маленьком столике сбоку стояли песочные часы. Мы только что закончили первую репетицию, сыграв всю пьесу в костюмах, по крайней мере, в каких могли, поскольку многие изысканные наряды ещё не сшили, и сейчас все актёры неловко стояли на сцене, ожидая приговора её милости. Это было в день моего столкновения с персивантами, до свадьбы оставалось всего шесть дней, и леди Энн потребовала, чтобы мы сыграли для неё «Сон в летнюю ночь». 

— После той интерлюдии, что вы представили на Рождество, — объявила она пайщикам, — я хочу удостовериться, что наши гости не уснут от скуки.

Леди Энн была одета в модный чёрный цвет, седые волосы убраны под французский чепец. Она взирала на нас, постукивая по столу пальцами в перстнях. Разумеется, мы наблюдали за ней по ходу пьесы, и суровость её лица, на котором лишь изредка появлялась едва заметная улыбка, не говоря уже о смехе, нас тревожила. И вот она вынесла свой приговор:

— Почти два с половиной часа, мистер Шекспир, два с половиной!

— Так долго, миледи? — отозвался мой брат.

— Два с половиной! — повторила она, подняв в доказательство песочные часы.

— В самом деле, миледи.

— Его милость не выдержит двух с половиной часов, — сурово произнесла она.

— Мне очень жаль это слышать, миледи.

— Но если бы мы играли, чтобы развлечь моего мужа, мистер Шекспир, то пьеса закончилась бы, едва зрители успели занять свои места.

— Его милость любезно сказал... — начал мой брат.

— Мнение моего мужа о пьесах не имеет значения, — резко перебила леди Энн, — ровно никакого. Ему нравятся постановки, где люди умирают. Часто и в муках. Пишите побольше в таком духе, мистер Шекспир, и он навсегда останется вашим покровителем.

Мой брат поклонился в ответ.

— А вот мое мнение, — продолжала её милость, — имеет значение! И мне нравится эта пьеса. Очень нравится, и смею сказать, если её величество соизволит появиться среди нас, ей она тоже понравится.

— Ваша милость чрезвычайно добры, — сказал мой брат с поклоном.

— Вовсе нет! Как я уже сказала, пьеса мне нравится, но мне не нравится, что она идёт два с половиной часа... — Она сделала паузу, явно ожидая возражений, но мой брат не ответил, а все остальные просто переминались с ноги на ногу. — У меня есть вопрос, — сказала леди Энн.

— Разумеется, ваша милость.

— В пьесе заявлено, — ей, очевидно, нравилось это слово, потому что она произнесла его с особым нажимом, — что если бедняжка Гермия не выйдет замуж за мужчину по выбору её отца, то её казнят. В Афинах действительно есть такой закон?

— Действительно есть, ваша милость, — уверенно заявил брат.

— Удивительно! — сказала она. — Весьма необычно, но ведь эти греки — иностранцы, и нельзя ожидать от них здравых суждений.

Она встала и величественно выпрямилась. Две служанки тоже поспешно вскочили.

— Послушайте, мистер Шекспир. Два с половиной часа — это слишком долго для пьесы. Не забывайте, что перед этим нам придётся выслушать проповедь епископа, и, видит Бог, этот человек может говорить бесконечно. Напомните, — обратилась она к Томасу Поупу, — как зовут вашего персонажа?

— Эгей, миледи.

— Он чересчур много жалуется, чересчур. Но он же всё равно дурак, так что чем его меньше, тем лучше. А вы, — она кивнула на Джорджа Брайана, — играете герцога?

— Да, миледи.

— Герцогам следует поменьше говорить. Мой опыт показывает, что сказать им обычно нечего, и вы — не исключение. А вы, дитя моё, — она указала на Бобби Гауфа, закутанного в кисею и шелка Титании, — ваш монолог чрезвычайно скучен. Царицы эльфов — не епископы, им не полагается быть скучными.

Бобби, не зная, поклониться ему или сделать реверанс, остался неподвижен.

— Простите, миледи, — пробормотал он.

— И выучите свою роль! — отрезала она, прежде чем повернуться к Паку. — Как вас зовут?

— Раст, миледи, Алан Раст.

— Вы прелесть, мистер Раст, просто прелесть, как и вы, мистер Кемп.

— Ваша милость чрезвычайно добры, — сказал Кемп с низким поклоном.

— Доброта годится для собак, мистер Кемп, а не для наёмных актёров. И больше никаких стихов, мистер Кемп, никаких стихов. И сделайте пьесу не длиннее двух часов, мистер Шекспир, двух часов! Пойдём, Цезарь, пойдём! 

Она удалилась из зала, следом вышли служанки и белая собачка, прятавшаяся под длинными юбками хозяйки.

После её ухода на сцене воцарилось молчание, которое нарушил Джордж Брайан:

— Наёмные актёры, вот уж действительно!

— А кто же мы ещё? — спросил мой брат.

— Прелесть, — сердито сказал Уилл Кемп, — мы прелесть!

Уилл Кемп неплохо играл роль Основы, но те из нас, кто хорошо его знали, весь день чувствовали, что он с трудом сдерживает гнев. Его что-то злило, и Алан Раст, боясь, что Кемп сорвётся, пытался перевести разговор на другую тему. 

— А что, в Афинах и правда казнят непокорных дочерей? — спросил он.

— Конечно, нет, — сказал мой брат, — но если бы я это признал, она потребовала бы точности. Как будто точность хоть что-то значит. Это же пьеса!