Безумен род людской

— Ну что ж, по крайней мере, она всё ещё хочет, чтобы мы играли эту пьесу, — хмуро проговорил Джон Хемингс.

— Она хочет, чтобы играл я! — не выдержал Уилл Кемп. Он спрыгнул со сцены и целеустремлённо прошёл к ближайшему столу, где налил себе чашу камергерского эля. — Вы слышали её милость. Скажите, что нравится зрителям в этой пьесе?

— Всё нравится, — сказал Ричард Бёрбедж.

— Почему тогда она хочет её сократить? — требовательно спросил Кемп. — Им нравится комедия. Им нравится Ник Основа!

— Никто не отрицает, что ты хорошо играешь, Уилл, — сказал мой брат, стараясь успокоить Кемпа.

— Прекрасно! — язвительно заметил Уилл Кемп. — А сколько строк ты мне дал в «Ромео и Джульетте»?

Алан Раст застонал, поняв, чем вызвана эта вспышка. Кемпу уже несколько дней не давала покоя новая пьеса, и он не мог больше сдерживать своё недовольство.

— Я дал тебе достаточно реплик, — холодно заметил мой брат.

— Чёрт бы побрал твою достаточность! — огрызнулся Кемп. — В пекло её и обратно. — Осушив чашу, он со стуком поставил её на стол и снова наполнил. — Они приходят посмеяться! — Он указал на моего брата рукой с кувшином, так что выплеснулся эль. — Они приходят не затем, чтобы почувствовать себя несчастными. В их дрянной жизни и так хватает несчастий. Они приходят не затем, чтобы смотреть на умирающих любовников, они приходят посмеяться!

— То есть они приходят посмотреть на тебя? — едко поинтересовался Алан Раст.

— Они приходят посмотреть на меня, — горько согласился Кемп и свирепо уставился на моего брата. — Ты дал Питеру тринадцать реплик. Я посчитал. Тринадцать! Вот, значит, что ты обо мне думаешь — актёр, способный сказать тринадцать реплик. Да этот чёртов «Театр» будет пуст через тринадцать минут!

— Уилл... — начал брат.

— Он опустеет через две минуты! — взревел Кемп, — чума тебя забери! Всех вас! — Он со стуком водворил кувшин на место, схватил плащ и гордо удалился через главный вход, чтобы не идти по сцене.

— Ох, господи боже мой, — произнёс мой брат.

— Вся ли наша компания в сборе? — процитировал Алан Раст начальную реплику Питера Пигвы, но никто даже не улыбнулся.

Билли Роули, ученик Кемпа, еле сдерживал слезы, не зная, что делать. 

— Беги за ним, парень, — велел мой брат. Он задумчиво смотрел на дверь, через которую вышел Кемп. — Я сам виноват, не нужно было показывать ему рукопись.

— Он всё равно увидит её рано или поздно, — сказал Алан Раст.

— Там есть для него роль побольше? — встрепенулся Джордж Брайан.

— Нет!

— Утром он вернётся, — с тревогой сказал Джон Хемингс.

— Если не сбежит к Филиппу Хенслоу и в «Розу», — сказал брат.

— Я поговорю с ним, — сказал Алан Раст. Никто не стал возражать, никто не хотел нарываться на гнев Уилла Кемпа. — Он вернётся, — сказал Раст. — Я уверен.

Брат уставился на потолочные балки.

— Сегодня мы ничего не можем поделать, а завтра у нас последняя репетиция.

— Завтра! — выпалил я в изумлении.

— Его милости нужен зал, — объяснил брат. — Свадьба в следующий четверг. Если завтра выйдет плохо, будем репетировать в «Театре». — Он посмотрел на Бобби. — Бога ради, выучи свои реплики!

— Хорошо, сэр, — виновато ответил Бобби.

— Так что идите домой, — сказал брат.

— Ты сократишь пьесу? — спросил Джон Хемингс.

— Что захочет её милость, то и получит, — сказал мой брат, сел за стол, подвинул к себе несколько свечей и открыл коробку с перьями.

Актёры и музыканты пошли домой. А в следующем квартале, у церкви Святого Бенета, меня поджидали близнецы. Настало время прятаться.

«Сон в летнюю ночь» — свадебная пьеса, все её события вытекали из брака между герцогом Тезеем и его невестой Ипполитой. Ради их свадьбы Питер Пигва собрал группу афинских мастеровых, которые надеялись развлечь герцога своей пьесой про Пирама и Фисбу. Они репетируют пьесу в лесу возле Афин, и в основном действие происходит в этом лесу, который мы соорудили из пяти молодых вязов, выкопанных на северной окраине Финнсбери-филдс. Зимой деревца, конечно, были голыми, но мой брат настаивал, что у них должны быть листья, и поэтому Джин и Сильвия часами вырезали листья из зелёной ткани и привязывали их к ветвям.

— Вы могли бы использовать кусты остролиста! — жаловалась Джин.

— Я хочу, чтобы это выглядело как боярышник, — сказал мой брат.

— Может, тебе ещё и белые цветочки нужны?

— А что, отличная идея. Да, и цветы!

— В середине лета? — возмутилась Джин. — Боярышник цветёт в мае!

— Так это же волшебное дерево, — легко объяснил брат, и Джин с Сильвией принялись скручивать из обрывков белого пуха крошечные цветочки.

Боярышник рос там, где ссорились царь эльфов Оберон и Титания, его королева. Титания укрывала индийского ребёнка, которого сыграл внук Уолтера Харрисона Мэтью, чьё лицо затемнили при помощи жжёной пробки. Шестилетний Мэтью, побывавший на сцене лишь однажды, не должен был ничего произносить. Но его дед, управляющий лорда Хансдона, засиял от гордости, когда впервые увидел мальчика в костюме. 

— Он хорошо выглядит, правда? — спросил он Алана Раста, который пытался как-то утихомирить мальчиков.

— Когда не ковыряется в носу — да.