Безумие

Лежала. Глядела в потолок. Потолок разверзался, потом смыкался. Корабль шел и шел вперед. Качало. Манита закрывала глаза. Далеко внизу, под ней, подо всеми ими, работали машины в черных масляных трюмах. В машинном отделении жили и гибли люди. Матросы. Они трудились на благо страны. Погоди пока становиться буйной. Дождись ночи. Ночь сама тебе подскажет, что делать.

И ночь пришла.

Которая ночь после попытки свободы? Она не знала. Она легко и прозрачно забывала то, что было вчера. Для нее время стало сплошным и тусклым сегодня. День еще отличался от ночи; днем гремели и возились, стучали и кричали, и приходили сестры с жесткими как доски руками, и всаживали в тело иглы, больнее пули. Уколы пьянили. Женщины в палате спали, раззявив рты. Громко стонала Очковая Змея. Она больше не лезла поминутно к себе в тумбочку и не хрустела печеньем, и не жевала мандарины. Она спала и спала, и громко, жалобно стонала во сне.

Манита тоже спала. Тихо дышала. Ровно в полночь, будто кто толкнул ее, проснулась.

Вокруг плыли призраки. Воздух обратился в зеркало, и оно еле слышно звенело и плавилось. Текло серебро. Манита спустила ноги на пол. Они тут же замерзли. Кочегар топил слабо, плохо. Экономил уголь. Ничего, что в каютах холод; зато в трюме теплынь.

Манита встала и пошла.

Она пошла неслышно, невидно. Ее не видел никто. Ни спящие беспробудным сном больные. Ни сестры на посту. Ни санитары, что в сестринской резались в подкидного, а на столе початая бутылочка, ржаной с кругами ливерной колбаски, все честь по чести.

Ступала нежно, осторожно, ангельски. Стопа стала бестелесной, бескостной. Рубаха плыла вокруг ее исхудалого тела незримым странным облаком. Сначала подойди к своим. К тем, кто рядом. К Старухе. Она давно хочет свободы. Освободи ее.

Манита у койки Старухи, и руки ей на седую голову кладет. Старуха открывает глаза. Надо рассмотреть, кто это; чудится ли ей это или все взаправду. Ангел! Черные волосы. Не ангел, а аггел сатанинский!

– Прочь, прочь! Изыди!

Крестилась, махала рукой. Манита ласково погладила Старуху по щеке.

– Бабушка, не бойся. Тебе сейчас будет хорошо. Ты улетишь. Далеко.

Она чувствовала в себе силу. Память стерлась, улетучилась. Освободила место силе и воле. Много воздуха в легких. Она не стоит на холодном полу, а висит над ним. Ноги не касаются пола. Она – воздух и воля, и она в воздухе.

Не знала, что сделает, как. Опустилась перед койкой на колени. Взяла морщинистое лицо Старухи в ладони. Держала, как миску с горячим молоком. Подула ей в лицо, остужая. Старуха открыла глаза, и Манита придвинула ближе к ней свое лицо и глубоко, будто заглядывала в огромную черную пропасть, заглянула ей в глаза.

Взгляд Маниты стал падать вниз. Все быстрее. Она не могла удержать глаз. Душа летела вместе с глазами. Они, Старуха и Манита, падали вместе. А разбилась на мелкие кусочки только Старуха. Манита взмыла вверх из черноты, усеянной тысячью осколков. Ночь. Звезды. Свобода. Вот она.

Она поняла: Старуха освободилась.

Она сделала это.

Поднялась с колен. Старуха лежала спокойно. Не дышала. Руки поверх одеяла. Манита отвернулась от нее. Зачем думать о душе, что уже свободно летит?

Подошла к койке Очковой Змеи. Очковая Змея спала странно. Подушка на полу. Голова свесилась с матраца вниз. Рука тоже. Сейчас упадет. Одеяло уже сползало, валилось на пол. Манита подхватила одеяло и заботливо укрыла Змею. Змея громко застонала во сне.

Стонет. Плохо ей. Сейчас ей будет хорошо.

Манита присела на корточки перед койкой Очковой Змеи. Медленно, нежно повернула к себе ее лицо. Медленно поцеловала Змею в губы. Змея снова простонала, высунула язык, дернулась под одеялом.

– Это я, Манита, не бойся. Проснись.

Змея разлепила слипшиеся от ночных слез веки. Заспанные глаза заново привыкали к видимому миру, метались, зрачки искали фокус.

– Змея, это я, вдохни глубже. Гляди на меня.

Зрачки нашли зрачки. Манита стала падать в черный колодец. Сила, мощнее ее самой в тысячи раз, поднялась из души и затопила лицо больной, койку, палату, выплеснулась в коридор. Змея задрожала. Ее голова колотилась у Маниты в ладонях. Так продолжалось минуту, две. Потом тело Очковой Змеи обмякло. Голова отяжелела. Манита опустила голову Змеи на подушку. Осторожно повернула набок. Змея лежала мертво, послушно. Быстро холодела. Манита натянула одеяло на ее грудь, укрыла ей плечи. Вот так. Спи.

Поднялась с корточек. Разогнула спину. Странный голос позвал снаружи, из коридора: иди! Она пошла. По лунному лучу. Зимняя полная Луна стояла в окне, заливая синим мертвенным светом подоконники, фикусы в бочонках, крашеные половицы, яркие типографские плакаты и самодельные рисованные стенгазеты на беленых стенах:

ПАРТИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ

ПОБЕДИМ ТУБЕРКУЛЕЗ!

УБЕРИ ЗА СОБОЙ ПОСУДУ!

ВПЕРЕД, К ПОБЕДЕ КОММУНИЗМА!

КАК УБЕРЕЧЬСЯ ОТ ЧЕСОТКИ