Безумие

«И Юнг, и Фрейд подробно разрабатывали тематику дуала «Эрос – Танатос». Эрос сильнее всего, когда он идет по краю смерти. А приход Танатоса часто знаменуется переживанием состояния высшего блаженства; у многих народов смерть представала в ореоле не мученичества, но истинного и величайшего счастья. И поныне исповедующие ислам свято верят, что, в пылу битвы с врагом, умирая под пулей и огнем, они попадут прямо в мусульманский рай; что говорить о первобытных народах? Итак, любовь и смерть – родные сестры. Внутри тотального бреда это становится особенно ясно. Больной, находящийся в пространстве бреда, часто не боится смерти и исполнен поистине вселенской любви. Значит ли это, что находящийся в бреду больной ближе всех на земле, ближе любой другой живой твари, стоит к разгадке тайны бытия, базирующейся на ничем не оправданном, но реально существующем во множестве психических вариаций синтезе Танатоса и Эроса?»

Боланд крепко потер ладонями вспотевшие виски. Ему захотелось выпить. И немедленно. Он слишком возбужден. Чего бы выпить? Есть что дома?

Пробежал на кухню. Шлепнул дверцей холодильника. Полбутылки «Московской», ну и на том спасибо. Скоро Новый год, надо не водку глушить, а изящненько отпивать из бокалов шампанское, пошлую газированную подкрашенную водичку для баб. Для дам, прошу прощенья.

Зачем старику рукопись! Он все равно скоро помрет!

На том свете она ему уж никак не будет нужна!

А ему, ему – в самый раз! Нужнее некуда!

Добежал до буфета. Отъехало стекло. Выдернул рюмку. Закусить было чем – и колбаска есть, и сыр, и даже баночка элитной красной икры, из самой Москвы заботливой родней привезенная, в кафе «Прага» купленная – тетка Хильда стонала и охала: в очереди отстояли два часа, думала, ноги подломятся!

Икру едят ложками. А тут – крошечная баночка, смешно. Хранил на праздник. Скоро, скоро елка, и на белый хлеб масло, потом красные катышки икры, а сверху – укропа веточку. Грациозно, изысканно.

Давно ли ты пил водку без закуски, Ян? Не привыкать.

Налил. Хрусталь заискрился острыми режущими гранями. Голубая ледяная ртуть качнулась и застыла. Осторожно взял рюмку за ножку. Почему-то, когда он брал рюмки за ножки, ножки ломались. Слишком сильные пальцы. Неловкий, медведь.

Выпил. Крякнул. Закатил глаза. Засмеялся. Шумно выдохнул.

Стало легче.

Снова впился глазами в ломающиеся, как сухие зимние ветви, строки машинописи.

«Если взять две разновидности бреда – чувственный и интеллектуальный – мы поймем, что и в том и в другом присутствует набор навязчивых состояний; так, интеллектуальная мания величия вполне может соприкасаться с чувственным раздвоением личности, и обе этих личности будут великими, и обе они будут жаждать власти и поклонения, и обе они не будут помнить своего прародителя – подлинную патологическую личность. Здесь утрата памяти даже спасительна для пациента; амнезия охраняет его от осознания подлинности ситуации, и, полностью находясь в вымышленном мире, живя в нем и проживая не одну, а две, а бывает, и несколько жизней, больной, на самом деле, воплощает древнюю мечту человека и человечества – прожить не одну, а две, три, сто, тысячу жизней и в результате, меняя жизни и судьбы, стать бессмертным».

– О! Вот это старик дает!