Безумие Божье. Путешествие по миру гонений

«Я бросился в камеру и записывал все строки Писания, каждый стих из Библии, каждую библейскую историю и каждую песню, какие только мог вспомнить, – продолжил он. – Знал, что все это, может, и глупо, но я не мог остановиться. Я исписывал обе стороны листка выдержками из Библии, так плотно, как только мог, потом вытянулся, прикрепил его на том самом сыром бетонном столбе, встал и посмотрел на него. Для меня то было самое дорогое подношение, какое я мог сделать Христу в своей тюремной камере. Ясное дело, тюремщики все видели. Меня избили. Грозились расстрелять».

Его выволокли из камеры, и пока его вели по коридору к центральной части тюрьмы, случилось странное. Еще до того, как они дошли до двери, ведущей во двор, к месту расстрела, пятнадцать сотен закоренелых преступников встали у кроватей, обратили лица на восток и запели. Дмитрий сказал мне, что это казалось ему величайшим хором в истории. Сто пятьдесят уголовников воздели руки и запели «Песнь сердца», которую слышали от Дмитрия, певшего Иисусу каждое утро все эти годы.

Тюремщики отпустили пленника и в ужасе отступили.

Один спросил: «Кто ты?» Дмитрий гордо выпрямился и ответил: «Я сын Бога живого, и имя Его Иисус!»

Охранники вернули его в камеру. Вскоре Дмитрия выпустили, и он вернулся к семье.

* * *

Минуло много лет, и теперь я слушал, как он рассказывает мне свою историю о невыразимых страданиях и о том, что Бог неизменно верен Своим обетованиям. Я вспомнил, как в Сомали мечтал создать руководство, призванное помочь верующим во время гонений. Таким верующим, как Дмитрий. Господи, как смешно! Я что, посмел бы учить его, как нужно следовать за Иисусом? Мне нечему было его учить!

Потрясенный услышанным, я обхватил голову руками и мысленно кричал: «Боже! Что мне делать с такой историей? Я всегда знал о Твоей силе, но никогда не видел ее вот так!»

Я ушел в свои мысли и вдруг понял, что Дмитрий все еще говорит. «О, простите меня, – извинился я. – Я прослушал».

Дмитрий развеял мое беспокойство, чуть кивнул и усмехнулся. «Ничего, – сказал он мне. – Я не с тобой говорил». И он продолжил, объяснив: «Утром Бог кое-что говорил мне, и тут приехали вы. А сейчас ты задумался, и мы с Господом снова ведем разговор».

В тот момент я уже знал, о чем спрошу дальше.

«Брат Дмитрий, прошу, сделайте кое-что для меня», – попросил я, сомневаясь, стоит ли продолжать, но увидел его взгляд и решился: «Спойте мне ту песню!»

Дмитрий отодвинулся от стола. Он смотрел на меня несколько мгновений, и они показались мне вечностью, а потом он медленно повернулся на восток, напряг спину, выпрямился, воздел руки и запел.

Русского языка я не знаю, и я не понимал ни единого слова. Да слова, вероятно, и не так много значили. Как только Дмитрий, воздавая хвалу Богу, запел ту песню, которую семнадцать лет пел каждое утро в тюрьме, он заплакал; вслед за ним заплакал и я. И только тогда я начал понимать суть богослужения и важность песен, что идут от сердца.

Я приехал в Россию искать ответ: может ли вера сохраниться и возрасти в самых жутких условиях. Дмитрий стал одним из моих первых проводников. Я ощутил, что цель моего пути – не создать руководство, а понять, как идти с Иисусом в тяжелые времена. Я словно вовлекся в ту жизнь, которой жил Дмитрий: знать Иисуса, любить Иисуса, следовать за Ним, жить с Ним…

* * *

В России я встретил еще много верующих. История Дмитрия, должно быть, вдохновила и Виктора: он был чуть ли не в лихорадочном восторге от нашей совместной работы и все выискивал людей, с которыми нам нужно было поговорить, и находил истории, которые нам требовалось выслушать.

После долгих лет моего духовного упадка, который начался, когда я решил, что Сомали потеряно для Бога навсегда, эти истории о духовной стойкости русских, переживших гонения, возродили во мне надежду. И она, к моему удивлению, охватила всю мою душу.

Виктор договорился о встрече с группой его друзей – русских пасторов; некоторые из них проповедовали и создавали церкви, а другие были старейшинами общин. Так он подобрал типичную выборку для его церкви. Я слушал с интересом: они чуть ли не мимоходом вспоминали, как их посадили в тюрьму «на пять лет», «на три года», «на семь лет», как их «избивали», «принуждали спать голыми в холодных сырых камерах» или «месяцами не давали ничего, кроме заплесневелой корки и вареной капусты». И они же делились радостными воспоминаниями: «Жена и сын навестили меня…», «Я попал в камеру, где был еще один верующий, и мы поддерживали друг друга…», «Церковь позаботилась о моей семье, пока я был под замком…»