Безумие в моей крови

Потом я стала ругать себя за то, что понадеялась на преданность народа, который меня совсем не знал. Я еще не заслужила их любовь, ничем себя не проявила, но при этом разрешила себе положиться на беспочвенную надежду. Сколько раз я пыталась сбегать? Десять? Двадцать? Меня подбирали на дороге, в лесу, в городе и неизменно возвращали в замок. Так с чего же я решила, что они поверят в то, что легенда Лиивиты — это ложь, и помогут мне?

Не знаю, как долго я так лежала, дрожа и плача, жалея себя и потом ругая себя за эту жалость. Время от времени приходила служанка, пытаясь заставить меня поесть. Она была единственным человеком, которого я впускала в покои. Меня пытались навестить ирриори, Трой, один раз приходил отец. Но я отказалась с ними разговаривать, и стража преданно ночевала на полу у моей запертой двери, охраняя мое добровольное одиночество.

Служанка щебетала о чем-то неизменно оптимистичном, улыбалась и распахивала окна, пытаясь выманить меня наружу. Как и всегда после открытия сезона, погода изменилась, и наступила сухая июньская жара. Мне она казалась почти невыносимой, с каплями крови на потрескавшихся губах, с постоянным жаром и головокружением. Я с трудом выползала из постели, закрывала окна, сдвигала занавеси и снова сворачивалась под одеялом, и меня трясло так долго и сильно, что я прикусывала язык и морщилась от вкуса крови.

А потом в мои покои ворвался Трой. Я хотела закричать на него, но он тут же вышел в коридор и начал ругаться на стражу и слуг. "Как вы могли не заметить, что Вивиан больна? Почему никто не позвал лекаря?" Потом друат вернулся, положил холодную руку на мой пылающий лоб и пробормотал что-то нелестное в адрес безответственных принцесс. Я попыталась спрятаться под одеялом, слишком слабая, чтобы с ним спорить. Он что-то кричал, выплевывал резкие приказы, тряс меня за плечи, но в моем облаке покоя не было места нервничающим друатам. Его образ колыхался перед глазами зыбким маревом, и мне казалось, что и сам друат, и мои мысли были нереальными, и от этого я улыбалась. Глядя на мою лихорадочную улыбку, Трой волновался еще больше и кричал на служанку, которая вытирала мое лицо влажной тканью.

— Быстрее! Почему вы еле двигаете руками? Посмотрите, что с Ви происходит!

— Это она такая из-за лихорадки, — попыталась успокоить его служанка.

— Она мне улыбается! Вы что, не понимаете, что это значит, что она в бреду? Иначе она никогда бы мне не улыбнулась!

— Правда, — прошептала перепуганная служанка и накрыла мое лицо мокрой тканью.

— Да не так же, не в глаза! Отойдите! — Трой вырвал тряпку из рук служанки и наклонился ко мне. — Если лекарь тотчас же не появится, то я спущу с него шкуру!

Потом мне было холодно и мокро, и кто-то растирал мои ледяные пальцы.

— Ви, не засыпай, оставайся со мной. Ви, ты слышишь меня?

Я засмеялась. По-настоящему, громко, весело, только смех этот закончился рваным кашлем.

— Знаешь, что удивительно, Трой: мне очень хочется жить. Надо же, кто бы заподозрил такое.

— И не думай о другом. Прекрати сейчас же. Скоро мы найдем лекаря, и все будет в порядке. Ты — самая упрямая женщина на живой земле, и никакой болезни с тобой не справиться.

Он так и сидел со мной, меняя влажные повязки на моем лбу и запястьях, и рассказывая что-то забавное из жизни наших слуг.

А потом хлопнула дверь, и в моих покоях появился королевский лекарь.

* * *

Итак: я заболела. Что-то во мне сломалось, потеряло направление, и мое тело сдалось. Обычно я старалась не болеть или, по крайней мере, не признаваться в том, что заболела, так как визиты лекаря не грозили ничем хорошим. Он выворачивал все жалобы наизнанку, и, в конечном итоге, виноватой в своей болезни всегда оказывалась я.

В детстве у меня часто болели уши, и лекарь заявил, что это было последствием моего непослушания. Если бы я слушалась моего отца, то уши не пострадали бы. Якобы я запирала в себе какую-то негативную энергию, и мое тело страдало от моих же грехов. После этого заявления, при каждой жалобе на боль в ухе ирриори норовили меня наказать, пока отец, тогда еще принимавший участие во всех делах замка, не приказал им прекратить. Когда у меня болел живот, лекарь объявлял это следствием моего "нервного состояния". Мне очень хотелось протестовать и спорить, что расстройство желудка было последствием плохо прожаренного мяса, но всякий раз, когда я пыталась себя защитить, я ловила осуждающий взгляд ирриори и замолкала. Осматривал меня лекарь наедине, но диагнозы объявлял торжественно, в присутствии отца, слуг и ирриори. Это было мучительно и несправедливо, но, когда я пыталась заставить отца что-то изменить, он непреклонно отвечал: "Будешь спорить с традициями, напрасно потеряешь время".

Вот и теперь ирриори были в полном сборе и стояли в коридоре около моей спальни в компании слуг, моего отца и Троя. Они ждали, когда лекарь закончит свой осмотр и позовет их на этакий спонтанный консилиум. В этот раз мне было все равно.

Лекарь плотно прикрыл за собой дверь и, поджав губы, откинул мое одеяло. Интересно, за что он меня так не любит?