Безумный лес

Однажды вечером, как раз когда я развлекался с одной смуглой толстушкой, пристроившейся у меня на коленях, в трактир вошли — кто бы вы думали? — Лауренц Пьеле из Секары и Авендря из Омиды, приятель моего брата Иона. Лауренц Пьеле несколько постарел, но был все еще крепок. Что до Авендри… В свое время его забрали в армию. Он сбежал. Жандармы упорно искали его в Омиде и по всей долине Кэлмэцуя. У них был приказ изловить его, связать по рукам и ногам и отправить в Турну, в полк. Но не только я увидел их. Они были не слепые и тоже заметили меня. Однако сделали вид, что мы не знакомы. О чем-то пошептались со Згайбэ. После чего их пропустили в отдельную уединенную комнатку. Меня осенила догадка. Я спросил у Мэрджелуши:

— Ты видела их здесь раньше?

— Видела.

— Они приходят сюда из-за баб?

— Нет. Кажется, торгуют лошадьми. А может быть…

— Я не знал, что они барышники.

— А они вовсе и не барышники.

— Как же они торгуют лошадьми?

— Вот чудак! Неужто не понимаешь? Торгуют ворованными.

И она подробно рассказала мне, как по ночам на двор к Згайбэ приводят краденых лошадей и умелые мастера так изменяют им масть, что даже прежние хозяева не могут их опознать.

— Я тебе рассказала про это, потому что ты мне нравишься, но смотри: стоит тебе проговориться, и трактирщик меня убьет.

— Я не хочу, чтобы тебя убили, Мэрджелуша… Только скажи, неужели об этом никому не известно?

— Как же не известно, — известно, да никому неохота вмешиваться. Неохота связываться с трактирщиком. Згайбэ — свой человек у господина Стэникэ Паляку. Во время выборов Згайбэ спаивает народ, и очень многие голосуют за господина Паляку. Все цыгане на выборах голосуют за Стэникэ Паляку.

Я долго размышлял обо всем, что мне довелось пережить. Как-то ночью я перечел сонеты, написанные об Уруме и для Урумы. Для Урумы? Нет, как бы мне этого ни хотелось, я не должен больше видеть ее. Не имею права появляться и портить ей жизнь. Может быть, я уж и так испортил ее. И если все-таки судьба вновь забросит меня на каменистую землю Добруджи, то придется сделать крюк и обойти это татарское село, приткнувшееся к берегу моря. Увидеть Уруму замужем за каким-нибудь курносым татарином! С четырьмя или пятью татарчатами, которые крутятся вокруг ее широких шаровар! Толстую, расплывшуюся, прежде времени постаревшую! Мне было за глаза достаточно и несчастной Зое — избитой, со вздувшимся животом. Татарочку из Сорга я хотел сохранить в своей памяти такой, какой я ее знал, — с круглым и желтым, как луна, ликом, с раскосыми глазами и тонким станом, с распущенными, цвета спелого ячменя, волосами, колыхавшимися по волнам, в синей глуби прозрачного моря. Я хотел сохранить ее в своей памяти такой, какой она лежала на раскаленном песке. И особенно такой, когда… Но нет. Дальше я не стал бы продолжать свою исповедь, даже если бы с меня живьем сдирали кожу. Могу только сказать, что впоследствии, много, много лет спустя, когда воспоминание об Уруме совсем померкло в моем сердце и имя мое стало достаточно известным, я написал маленькую поэму, которую назвал «Лунный лик».

И нежно гладил я твой лунный лик,
Твой лунный лик,
И шелк волос ласкал, и тела воск,
И шелк волос.

Нынче тобою навеяны сны,

Мрака и хлада полны,
В памяти вздыблен бушующий вал
Вкруг меловы́х и коралловых скал.

Как родилась эта поэма? У кого из моих знакомых было круглое и желтое, как луна, лицо? Ни у кого, кроме Урумы. Или, быть может, у кого-нибудь еще, кого я знал, но забыл. Многое хранит человек в своей памяти, но еще больше забывает. Если бы мы не умели забывать! Да и что такое забвение? И что такое память?

XV

Однажды — это было в Сорге, после того как мы сжали весь хлеб, обмолотили и засыпали на хранение в амбары — Селим Решит позвал меня и сказал:

— Слушай, нечестивая собака. Вчера я побывал на пастбищах и видел, что трава вся посохла. Давно не было дождя. А дни стоят слишком жаркие.

— Да, хозяин, дни стоят слишком жаркие. Просто палит.

— Такова воля аллаха, грязная собака. Аллах пожелал, чтобы нынешнее лето, которое послано нам по его милости, было очень жарким.

— Да, хозяин, такова воля аллаха. И жаловаться на него мы не имеем никакого права.

— Моим коням, слуга, уже мало травы, хотя они пасутся целыми днями.

— Да, хозяин, ваши кони едят не досыта. Чуть ли не голодают.

— Мои кони голодают, нечестивый. А чтобы мои кони не голодали, ты будешь теперь отводить их на пастбище и по ночам.

Мне захотелось подразнить хозяина, и я решил затронуть его самое больное место: кошелек.

— Но, хозяин, мы ведь договаривались, что я буду пасти ваше стадо только днем.

Татарин меня разочаровал. Против моих ожиданий, он остался спокоен.

— Твоя правда, грязная собака. Я прибавлю тебе еще несколько лей. Доставь мне удовольствие…

— Ради вашего удовольствия, хозяин, коли об этом зашла речь, я готов на все. Вы обращались со мной по-людски…