Безумный лес

Когда я перечитывал написанное за зиму, мои фразы казались мне дряблыми, вялыми, увечными. Бедняжки! Они ползли по простыням моих писаний мерзкими червями, — безъязыкими и слепыми, или улитками — серыми и скользкими. Чего-то мне недоставало. Недоставало явно. А вдруг нет во мне священного огня? Но что это такое — священный огонь? Злость поднималась во мне как раз оттого, что я не мог понять, чего мне недостает. И вновь не находил себе места. И снова смеялся и плакал. Кусал и грыз кончики пальцев. И сосал кровь. Она казалась мне солоноватой и в то же время сладкой. Наконец я устыдился своих мечтаний, безумного смеха и беспричинных слез. Жалкие остатки плоти, одевавшие мой скелет, истаяли в черном пламени бессонных, беспокойных ночей. Хозяйка, следившая за каждым моим шагом, в конце концов решила, что я свихнулся и схватил чахотку. Лицо мое уже не подчинялось мне и уродливо кривилось. Губы вздулись, вспухли и потрескались. А глаза!.. Потухшие и глубоко запавшие, они вызывали жалость у моих знакомых и близких. Нигрита, встретив меня на улице, вместо расспросов о здоровье посмотрела на меня долгим взглядом, покачала головой и сказала:

— Может статься, дорогой Дарие, что еще до лета отзвонят колокола и ты отправишься на вечный покой к своему дядюшке Тоне. Еще до лета…

Лето было не за горами… Уже пришла весна. Я встречал ее в поле. Встречался с нею в лесу. Скоро она должна была пройти. Весны проходят очень быстро.

Нигрита была права. Стоило подумать о здоровье. Необходимо было избавиться от нервного возбуждения, бессонницы и тревоги. Однако для этого мне прежде всего был нужен успех. Но чтобы достичь успеха, надо было работать за троих, а не истязать себя напрасными и глупыми терзаниями. Решив непременно выполнить это условие, я с новым упорством засел за свои бумаги. Начал искать… Искал события и характеры. Перебирал картины жизни. Искал слова, сладкие, как мед, и нежные, как прикосновение шелка. Слова, светлые, как родниковая вода, и прозрачные, как крылышки стрекоз. Слова, твердые, словно из камня. И даже слова, напитанные горечью и злостью. Иногда я находил то, что искал, иногда нет. Беспощадно выцарапывал из своей памяти все, что мог, проклиная ее и за то, что в ней сохранилось, и за то, чего она не смогла сберечь. Одного только я не искал — цели, ради которой собирался писать. Я не искал ее, потому что не умел ее искать. И однако, проклиная свою память и продолжая рыться в ее глубинах, я снова, в одну из темных бессонных ночей, вспомнил каменистую и колючую, дикую и ни на что не похожую землю Добруджи, вспомнил море с его несметными обитателями, неумолчным шорохом и вечным шелестом, похожим на шелест листвы векового леса; вспомнил редкие мазанки татарского села Сорг, табун татарина Селима Решита и горячего жеребца Хасана, вспомнил татарку Сельвье и ее сына Урпата. И, наконец, из глубин памяти вновь выплыл образ юной татарочки. Может быть, я любил ее… А может, и нет… Ее обольстительная, высокая и тонкая, как тростинка, фигурка, круглое, словно лунный лик, лицо с чуть раскосыми глазами цвета свежей степной травы — вдруг разом представились мне, распаляя и обдавая холодом душу. Воображение мое разыгралось. Я вдруг показался сам себе ульем, куда тысячи золотистых пчел наносили сладкого и грустного меда. И впервые за недели бессонных ночей и пропащих дней, когда я даже имя свое не мог бы назвать, не подумав, — я улыбнулся. Улыбнулся светло. И от этой улыбки стало легко на душе, я снова ожил. В лихорадочном возбуждении, весь во власти воспоминаний о чудной татарочке, я одним духом сочинил дюжину любовных сонетов, подписал псевдонимом и вложил в конверт. Запечатал и надписал адрес. Наутро, наклеив марку, опустил конверт в почтовый ящик.

На душе стало чуть спокойнее. Скоро, говорил я себе, у меня будет наконец доказательство моей бесталанности и в литературном деле. Тогда я откажусь и от писательства. Постараюсь найти другой путь, более подходящий, коли уж я живу на этом свете. Если я вообще для чего-нибудь родился на свет. С того дня, как я опустил конверт в почтовый ящик, прошло совсем немного времени, а червь сомнения уж снова закрался мне в душу, отравляя жизнь. А вдруг?..