Безумный лес

Чтобы никому не давать больше повода для выражения недовольства, Митицэ Быркэ и Олимпие Келу закрыли собрание и гордо зашагали впереди толпы. Между ними втерлась, подхватив их под руки, и наша учительница, Дезидерия Гэзару. Лицо и губы у нее были накрашены, как у уличной девки, и наряжена она была, будто на свадьбу. Морщины вокруг глаз казались еще заметнее из-за густого слоя пудры, а со вторым подбородком вообще ничего нельзя было поделать. Шумная толпа разделилась надвое. Одни остались на месте или разбрелись по ближайшим пивным и кофейням. Другие — из числа заядлых зевак — вытянулись беспорядочным хвостом, словно похоронная процессия, и двинулись вслед за адвокатами вниз по Дунайскому проспекту. И сразу стало ясно, что все было подготовлено заранее. Как только манифестация тронулась, из-за угла вынырнула группа музыкантов, кучка бродяг-оборванцев, кое-кто из хорошо известных по кофейням забулдыг и несколько карманников: над их головами колыхался прицепленный к шесту вылинявший трехцветный флаг. Нестройной кучкой они забежали вперед и заняли место в голове шумной процессии. Грянули трубы. Оборванцы замахали флагом и заорали:

— Ура-а-а-а!..

— Ура-а-а-а!..

Кто-то заметил:

— Давай-ка и мы крикнем «ура». Глядишь, кое-что и нам перепадет.

Другой поддержал:

— Как бы то ни было, пойдем со всеми вместе. Власть есть власть. С ней отношения лучше не портить. Уж мы-то господина Стэникэ Паляку хорошо знаем; на государственные деньги он не поскупится.

Этот маскарад, который поначалу заинтриговал и развеселил меня, теперь вызывал отвращение. Откровенное бесстыдство переходило всякие границы.

Пока я рассеянно ковылял посреди улицы, размышляя над тем, что видел и слышал вокруг, на меня чуть-чуть не наехал лимузин. Шофер успел затормозить вовремя. Лимузин — открытый линкольн синего цвета — был шикарный. Водитель накинулся на меня:

— У тебя что, глаз нет? Еще немного — и от тебя бы только мокрое место осталось!

Он выразился бы покрепче, но Лэптурел — я сразу узнал этого подонка, развалившегося на заднем сиденье, — опередил его:

— Оставь его, Нэстасе. Не смотри, что он выглядит оборванцем. Это умный парень, я с ним дружу.

Шофер подавил досаду. Лэптурел, гордясь своей машиной, пригласил меня:

— Садись рядом, братец. И скажи, куда подвезти.

Глаза мои меня не обманывали. То, что я видел, было очевидной реальностью. И все-таки, по правде говоря, в первый момент я не поверил своим глазам. Лэптурел, этот подонок, этот жалкий плут и недоносок, — в лимузине! И в каком лимузине! В линкольне!

На лице моем выразилось недоумение. И нерешительность. Подонок настаивал:

— Не бойся! Садись! Подвезу, куда скажешь. Куда пожелаешь. Мне колес не жалко.

— Но…

— Теперь мы — власть… Большие люди…

— Как так?

— А вот так! Ты как был простофиля, так и остался. Не знаешь, что на свете творится. Зряшный человек был, зряшный и остался! Пустой мечтатель, все в облаках витаешь. Садись же, тебе говорят! Не заставляй меня ждать. Мое время дорого. Я тебе все потом объясню.

Мне стало тошно. Я сделал вид, что не слышал обидных слов, брошенных мне в лицо, скрепя сердце заставил себя открыть дверцу и сесть рядом с человеком, которого от всей души презирал. Однако не могу не признаться, что, когда я уселся на мягких подушках сиденья — черт бы побрал человеческую натуру! — я почувствовал себя превосходно. Лэптурел, как всамделишный барин, небрежно бросил шоферу:

— Нэстасе, обгони толпу, поищи окольный путь. Надо первыми оказаться у дома господина министра.

— Слушаюсь, хозяин.

Машина задрожала всеми внутренностями. Фыркнула. Затарахтела. И тронулась с места. Лэптурел, позабыв спросить, куда меня подвезти, в знак старой нерушимой дружбы ткнул меня кулаком в бок и сказал:

— Кто бы мог подумать еще прошлой зимой, когда я играл краплеными картами с братьями Арэпашами в вонючей кофейне Гугу Турчиту, кто бы мог тогда подумать, что не пройдет и года, как господь бог вспомнит про меня?

Я прикинулся дурачком. И произнес в раздумье тоном человека, который и впрямь витает в облаках и понятия не имеет о том, что творится на земле:

— Не понимаю, Лэптурел, никак не возьму в толк, что ты хочешь этим сказать?

— Где уж тебе, психу, — сказал Лэптурел, — я и не надеялся, что ты сможешь понять меня с первых слов. Но ты, по крайней мере, видишь, что я еду в машине, или тоже нет?

— Нет, почему же, Лэптурел, конечно, вижу.

— И это тебе ни о чем не говорит?

— Ни о чем.

— Болван! Мы теперь — власть.

— Как так?

— Дядюшка Стэникэ Паляку взял меня к себе начальником канцелярии в министерстве путей сообщения. Дядюшка Стэникэ Паляку — министр, Лэптурел — начальник канцелярии!..

Мне захотелось испортить ему радость и разжечь жадность. Я сморщил нос:

— Подумаешь, начальник канцелярии! Ни то ни се! Если бы Паляку действительно хотел устроить тебя на хорошую службу, он назначил бы тебя, по крайней мере, генеральным секретарем.

— Мало ты смыслишь в этом деле, парень. Порой начальник канцелярии имеет больше власти, чем генеральный секретарь, и даже больше, чем министр. Был бы ум.

— Этим ты не обижен. Ума тебе хватает.